Искатель, 2003 № 04 - Журнал «Искатель»

— Господа офицеры, майор Татьяна прибыла к нам из Москвы.

Она сидела на пеньке и улыбалась природе, потому что ее ореховые глаза, похоже, были родом отсюда, от бурой коры сосен, от рыжих белок и желтой травы. Ее московское происхождение оперативников почему-то обрадовало. Чадович сразу же спросил:

— Пишут, что в Москве строят сити. А стриты и прочие авеню будут?

Оладько тему развил:

— В американских ситях много негров. Как Москва выйдет из положения: негров завезет из США или сама наплодит?

— Отставить политику! — рявкнул Леденцов. — Товарищ майор, какую предпочитаете тему?

— О любви, — призналась Татьяна.

— Начинай треп о любви! — приказал Леденцов.

Опера набиты историями, как телевизор деталями. Если толковому писателю просидеть с ребятами сутки, то смог бы выдать том под названием «Тысяча и одна криминальная ночь». Но приказано о любви.

Первым по старшинству заговорил Рябинин:

— Раненый пережил в больнице клиническую смерть. Жена взяла об этом справку. Он вылечился, вышел, а жить негде — жена выписала его. Говорит, коли помер, иди на кладбище.

— Вот тоже история, — вспомнил Леденцов. — У старшины Васюхина жена никак не могла дать ему наследника. Врачи обвинили его в несостоятельности. И вдруг родила. Старшина взъярился: мол, от кого? Жена призналась: от витафо-на.

Они посмеялись, но Оладько все-таки уточнил:

— Витафон-то кто?

— Иностранец, — подсказал Леденцов.

— Тогда и я знаю любовную историю про этого старшину. Завел он собаку, кобеля, а тот домогается хозяина.

— Как это домогается? — выразил общее непонимание Леденцов.

— Сексуально. Напрыгиваег на хозяина, хоть на улице, хоть при гостях.

— Про любовь достаточно, — решил Леденцов.

— Товарищ капитан, я хотел про Камасутру, — попытался высказаться Чадович.

— Потом, Володя, между нами. Послушаем нашу гостью…

— Ребята, завидую вашей дружбе…

Леденцов, как старший по званию, поцеловал Татьяну в щечку; Оладько, как следующий по званию, капитан поцеловал в другую щечку; Чадович, который обнахалился со своими кудрями, поцеловал в губы. Рябинин не целовал, поскольку штатский, хотя его звание советника юстиции тянуло на подполковника.

Вдруг обнаружилось, что водки осталось на последние рюмки. Рябинин поднял и начал прощальный тост:

— Ребята, я говорить буду долго, но умно. Я, следователь прокуратуры по особо важным делам, советник юстиции, провозглашаю этот тост не ради законности. Попадет Голливуд к Фемиде. И начнутся адвокаты, жалобы, суды присяжных, протесты, права человека… И если я при расследовании допущу ошибку, то Голливуда оправдают на законных основаниях. Не дурь ли? Поэтому пью я не за законность, а за справедливость!

Леденцов добыл водки еще на один, последний персональный тост за Татьяну, красивую женщину и храброго оперативника, и уж совсем невдомек, где сама Татьяна нашла водки на самый-самый последний тост:

— Ребята, как с вами хорошо…

Кирилл БЕРЕНДЕЕВ

ПРОДОЛЖЕНИЕ РУКИ

Когда я зашел за своим другом, адвокатом Феликсом Вицей, тот все еще вертелся перед зеркалом, разглядывая свое отражение, одетое в отлично скроенный темно-синий костюм.

— Никак не пойму, — сказал Феликс, заметив, наконец, мое присутствие, — подойдет он мне на зиму или нет.

— Только купил, как я понимаю?

— Да, разумеется, — пробурчал он, не отрываясь от зеркала. — Сейчас только заметил, что он странно как-то на мне сидит. Не пойму, что… — Феликс повернулся ко мне и спросил, неожиданно вспомнив мое замечание: — Ты меня видел в бутике?

Я покачал головой.

— Использовал свои дедуктивные способности. Ты не спорол нити с плеч пиджака. Наверное, поэтому он и сидит на тебе привычно, как на вешалке.

Феликс чертыхнулся, пошел за ножницами.

— А что ты такой странный фасон приобрел? — поинтересовался вдогонку я. — Полы без разрезов.

— Итальянский, — ответствовал он. — Хочу случиться держать руки в карманах во время выступлений. Я уже обратил внимание, что выгляжу несколько странно, обращаясь к залу, — более всего в это время похожу на памятник Ленину. А легкомысленный вид адвоката, сам понимаешь, может повредить подзащитному. Присяжные посчитают доводы неубедительными… да и меня самого, пожалуй, тоже.

Феликс вернулся и вновь примерил пиджак.

— Да, так лучше. Немного великоват, но я под него надену две жилетки. Полагаю, общего впечатления это не испортит.

Он полез в шкаф за жилетками, чтобы освоиться во всем сразу, и, не высовываясь, спросил:

— Ты что-то рановато. Еще час до начала вечеринки. Или что-то переменилось?

— Нет, ничего. Мехлисы просили меня прибыть до приезда гостей, помочь. А я заодно решил зайти за тобой, памятуя о твоей привычке все время опаздывать.

— Только не в зал суда! — Феликс снова устремился к зеркалу. Свой костюм он дополнил, как было обещано, двумя жилетками: высокой, под горло, костюмного цвета, и обычной темно-бежевой с глубоким вырезом и светлыми «огурцами». Ворот рубашки украсил шейный платок, узел которого был заколот золотой булавкой. Феликс терпеть не мог галстуки, именуя их не иначе как удавками, и любыми способами старался избежать их: повязывал платки, ленты, надевал цепочки с печатками и только в крайнем случае соглашался на «бабочку». — Опоздание адвоката — последнее дело. Пусть лучше опоздает мой клиент, нежели я, или не явится вовсе. И пусть он выглядит как угодно, но я должен иметь вид. Случаются дела, где это может сыграть главную роль. Год назад так и случилось.

Признаюсь, я не люблю встревать в семейные отношения: дрязги меж родственниками длятся долгие годы и уже одним этим способны истощить нервную систему самого стойкого человека. Особенно адвоката, принявшего по долгу службы или за вознаграждение одну из сторон конфликта.

Но случай, о котором я хочу рассказать, был исключением из всех известных правил, разрушившим твердокаменные каноны семейных ссор. С самого начала дело представлялось каким-то абсурдным; было в нем больше от театральной постановки, нежели от реальной драмы жизни. И все же… Впрочем, судить тебе.

Это произошло год назад, как раз в начале весны. Ясные погожие деньки, голубое небо, первые цветки подснежников…. Идиллия, распространившая свое влияние и на человеческие отношения, внесла внутрь бетонных коробок, казалось бы, недоступных зову природы, тишину и покой. Число преступлений, регистрируемых в городе и особенно его окрестностях, резко снизилось, а что до убийств, так они на какое-то время — неделю или больше — и вовсе прекратились. Как туг было не радоваться, хотя и ненадолго, многих это лишило привычной работы.

И вот, посреди этой миргородской тиши и благополучия, около семи часов бархатного вечера — как гром среди ясного неба — звонок в дежурную часть. Звонили из дома Кищуков: срывающийся женский голос сообщил о покушении