У фортуны женское лицо - Валентина Демьянова

тут бабка? – возмутилась я. – Что она могла знать, если ни разу здесь не бывала? Я архитектор, и здания – моя специальность. Если хочешь, могу тебе кое-что рассказать. Как думаешь, почему он тут стоит? Да потому, что в те времена было принято украшать парк...

– Меня этот дом интересует только с точки зрения полученного задания, – оборвал меня Сурен. – Могли здесь спрятать клад?

– Вполне!

То, как легко я с ним согласилась, Сурену не понравилось. Он подозрительно покосился на меня, проверяя, не издеваюсь ли. Издевалась, но на него глядела честными глазами.

– Пошли дальше!

– Теперь куда?

Сурен кивнул в сторону деревьев на другой стороне луга. Не понимая, что он собирается там найти, я тем не менее покорно затрусила следом. Как оказалось, прав был Сурен, а не я. Среди разросшегося парка, надежно укрытая от посторонних глаз, стояла церковь. Невысокая, одноглавая, сложенная из грубо отесанных блоков. И очень древняя. На это указывала и ее форма в виде куба, и щелевидные окна в верхней зоне стен, и чудом уцелевший рельеф единорога над входом. Пока я разглядывала храм, Сурен подошел к двери и подергал. Она оказалась запертой, и он не стал упорствовать.

– Потом еще вернемся, – решил он, круто развернулся и двинулся в обратном направлении. Сурен шел легко и, казалось, совсем не чувствовал усталости, а я уже тащилась из последних сил. Неудивительно, что, когда добрались до перекинутого через речку моста, от которого остался только металлический настил на массивных каменных опорах, я вздохнула с облегчением. Ступить на него решился бы разве что безумец. Сурен, похоже, к ним не относился.

– Возвращаемся! Перекусим – и за работу.

– Может, завтра?

Сурен посмотрел на меня долгим взглядом:

– Забудь. Если хочешь жить, моли Бога, чтобы клад мы нашли.

И что странно, в его голосе прозвучали нотки сочувствия.

Анна

В очередной раз смалодушничав, я отрезала себе путь к отступлению. Теперь, если б и захотела, бросить расследование уже не могла. Случись что со стариком, меня бы потом совесть замучила. Оставалось садиться и срочно разбираться с привезенными из монастыря бумагами.

В наследство от Шенка мне досталась объемистая коробка с наклейкой «Материалы к главе о 3. Говорове» с несколькими увесистыми папками внутри. Для начала я бегло проглядела их все, и сразу стало ясно: если Шенк и собирался писать книгу, то приступить к ней не успел. Все собранное в папках являлось скорее подготовительным материалом, чем законченной рукописью. Часть страниц была исписана почерком самого Шенка, остальное представляло собой официальные ответы на запросы в различные архивы и копии документов. Объединяло это пестрое собрание бумаг одно то, что все они касалась Захара Говорова.

Открыв первую папку, стала быстро просматривать одну страницу за другой. Захар родился в имении Ольговка. Рано стал сиротой. Заботу о мальчике взял на себя дядя, сенатор, управляющий одной из столичных канцелярий. Человек умный, образованный, к воспитанию племянника он отнесся с большой ответственностью. Поскольку питомец отличался любознательностью, опекун взял мальчику учителей. Захар надежд дяди не обманывал, учился легко, но по-настоящему интересовался только историей искусств. Дядю художественные наклонности племянника не огорчали. Конечно, племянник легко мог бы сделать блестящую карьеру, но если у него нет желания служить, так и не нужно. Нищета племяннику не грозила.

Когда Захару исполнилось семнадцать, в целях расширения кругозора дядя отправил его в Европу. Поездка рассчитывалась на год, но Захар пробыл за границей почти два. На целых восемь месяцев задержался в Италии.

Вернулся в Россию в 1809-м. Уезжал налегке, а теперь за ним тянулся обоз с картинами, мраморными изваяниями и посудой.

Зиму Захар прожил в Петербурге, в доме дяди. Свет принял его приветливо. Мало того, что молодой Говоров был родовит и хорош собой, так ведь еще и богат! Отличный кандидат в мужья столичным невестам! Зимний сезон Захар провел весело. Чуть ли не каждый день визиты, балы, маскарады, а к весне вдруг засобирался в Ольговку. Дядя его не удерживал, нрав племянника знал хорошо: если тот что решил, будет стоять на своем до конца.

Война с Наполеоном застала Говорова в имении, и тут проявилась еще одна черта его характера. Он подал прошение императору разрешить ему на свои средства создать полк. Всемилостивейшее позволение было дано, и молодой человек с головой окунулся в хлопоты. Средств не жалел, все делал с размахом. Амуниции и оружия было закуплено столько, что значительную его часть пришлось оставить в имении. Боевое крещение полк получил на Бородинском поле, где стойко выдержал натиск обстрелянной армии французов. Потом было еще много сражений, и во всех Говоров проявлял незаурядную отвагу. Когда полк дошел до Парижа, за его создателем уже закрепилась слава сорвиголовы.

В 1815 году заграничный поход закончился, Захар вышел в отставку и вернулся в Ольговку. Местное общество встретило завидного жениха с распростертыми объятиями, но он, сделав ряд обязательных визитов, уединился в имении. Первое время его пытались вовлечь в светскую жизнь, но, когда он все их вежливо отклонил, по округе поползли слухи. Чтобы разузнать, что же происходит на самом деле, наиболее любопытные отправлялись с визитом в Ольговку. Назад возвращались разочарованные. Ничего необычного в имении не происходило. Захар занимался хозяйством. На вопросы о затворничестве отвечал, что мучается сильными головными болями после сабельного удара неприятеля.

В 1819 году Говоров погиб в результате несчастного случая. На тот момент ему было двадцать девять лет.

«Ничего необычного, – размышляла я. – Но ведь должно же быть что-то! Даром, что ли, и Шенк, и тот неизвестный вцепились в архив мертвой хваткой!»

Повздыхав для порядка, снова взялась за чтение. Если я хотела узнать тайну Говорова, ничего другого не оставалось. Шенк был педантом, поэтому, начав с основных этапов жизни Захара, далее каждый из них разрабатывал уже детально. Сначала шли детские письма, которые Захар писал дяде в Петербург. Их присутствие в папке можно было объяснить только чрезмерной добросовестностью Шенка, а вот письма из Европы представляли больше интереса. Повзрослевший Захар писал не только дяде, но и оставшимся на родине друзьям. Это было не то, что меня действительно интересовало, но могло пригодиться. Письма дяде больше напоминали отчеты, послания к друзьям выглядели иначе. Шутливый тон, фривольные подробности и ни следа от той благонравности, которую он так старательно демонстрировал дяде. Девушки, интрижки, пирушки, дуэли. Обычный молодой повеса, вырвавшийся на свободу из-под опеки родни. Из всех друзей особенно часто Захар писал другу