Дурная кровь - Дженнифер Линн Барнс

Ответ на вопрос Дина застрял в моем горле, так и оставшись непроизнесенным, пока мы шли обратно по главной улице, мимо викторианских витрин и исторических камней, пока в поле зрения не оказались кованые ворота аптекарского сада.

– Кейн сказал, что он был золотым сыном, – наконец произнесла я, обретя способность говорить. – Он винит себя за это. Думаю, оставаться в Гейтере для него было своего рода искуплением – наказанием за, я цитирую, «выбор», который он совершил «много лет назад».

– Ты говоришь о нем, – отметил Дин. – Не с ним.

– Я говорю с тобой.

– Или, – тихо возразил Дин, когда мы остановились напротив сада, – ты боишься забираться слишком глубоко.

Все то время, пока я знала Дина, он никогда не давил на меня, не заставлял погружаться в точку зрения другого человека дальше, чем я хотела. Самое большее – он усмирял свои порывы защитить меня, анализировал подозреваемых вместе со мной или отступал с моего пути, но прямо сейчас не я была той, кого Дин был готов защищать любой ценой.

– Тогда, в старом доме, ты была очень близка к тому, чтобы что-то вспомнить. Что-то, что часть тебя отчаянно пытается забыть. Я знаю тебя, Кэсси. И я просто не могу перестать думать: если ты забыла целый год своей жизни, это не из-за того, что ты была маленькая, и это не результат какой-то травмы. С тех пор как мы познакомились, тебе выпало столько травм, что хватило бы на две жизни, и ты все прекрасно помнишь.

– Я была ребенком, – возразила я, чувствуя себя так, будто он меня ударил. – Мы с мамой уехали посреди ночи. Мы никому не сказали. Мы ни с кем не прощались. Что-то случилось, и мы просто уехали.

– А после того, как вы уехали, – Дин взял мою ладонь в свои, – остались только вы с мамой. Она была всем, что у тебя было. Ты была для нее всем, и она хотела, чтобы ты забыла. Она хотела, чтобы в памяти остался лишь танец.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я у него.

– Я имею в виду, мне кажется, что ты забыла свою жизнь в Гейтере ради нее. Я имею в виду, я не думаю, что твой мозг защищает тебя. Думаю, он защищает единственные отношения, которые у тебя оставались. – Дин дал мне несколько секунд, чтобы осмыслить это, а затем продолжил: – Я хочу сказать, ты не можешь позволить себе вспомнить жизнь, которая была у тебя здесь, потому что тогда тебе пришлось бы злиться на маму за то, что она отняла ее у тебя. – Он помолчал. – Тебе придется злиться, – продолжил он, переключившись на настоящее время, – на то, как она постаралась, чтобы этого больше не повторилось. Она превратила тебя в центр своей жизни, а себя – в центр твоей, и, зная все, что мы знаем сейчас – про Мастеров, про Пифию, – думаю, мысль о том, что может случиться, если ты вспомнишь Гейтер, пугает тебя даже больше, чем в детстве.

– И поэтому я говорю про Кейна Дарби в третьем лице? – резко спросила я, проходя в ворота и дальше, по мощеной тропке, через аптекарский сад, Дин в двух шагах позади меня. – Потому что, если я подберусь слишком близко к нему, я окажусь слишком близко к маме? Потому что я могу вспомнить что-то, чего не хочу знать?

Дин молча шел следом.

Ты ошибаешься. Я сделала все, что могла, чтобы смотреть на маму взглядом профайлера, а не взглядом ребенка. Она была аферисткой. Она приложила все усилия, чтобы мне не на кого было положиться, кроме нее.

Она любила меня больше всего на свете.

Всегда и вечно, что бы ни случилось.

– Может, я и правда забыла Гейтер ради нее, – тихо сказала я, позволяя Дину догнать меня. – Я хорошо умела читать людей, даже ребенком. Я могла догадаться, что она не хочет об этом говорить, что она хочет верить, будто все это не имело значения, что нам обеим никто не нужен, кроме друг друга.

Мама позволила себе привязаться к Кейну Дарби. Она впустила его – не только в свою жизнь, но и в мою. Судя по тому, каким было мое остальное детство, она усвоила урок.

Что случилось? Почему ты ушла от него? Почему ты уехала из Гейтера?

Я остановилась перед олеандром; его красновато-розовые цветы были обманчиво радостными для ядовитого растения.

– Кейн сказал, что Лия будет в безопасности, – сообщила я Дину, переходя сразу к самому важному. – Пока что. – Я хотела остановиться на этом, но не стала. – Также он сказал, что мне оказаться на ее месте было бы небезопасно.

– Дарби не знает, что собой представляет Лия. – Дин поймал мой взгляд, не давая мне отвести его. – Если для тебя там было бы опасно, то и для нее тоже. – Так Дин просил меня перестать сдерживать себя, просил вспомнить. И единственное, о чем я могла подумать, – это я виновата, что ему пришлось просить.

Я сглотнула, ощущая, как пересохло во рту, и начала составлять психологический портрет Кейна – на этот раз так, как надо.

– Мама однажды сказала, что она тебя не заслуживает, но она не знает твоих секретов, она не знает, какой выбор ты сделал. – Произнеся эти слова вслух, я ощутила их реальность. Я не отводила взгляда от Дина, чтобы его глубокие карие глаза успокаивали меня, когда я ощутила, как вся моя жизнь – весь мой мир – уходит у меня из-под ног. – Ты сказал, что не заслуживаешь ее, не заслуживаешь нас. Но ты этого хотел – тебе нужна была семья, и ты умел быть рядом – для нее и для меня. – Произносить эти слова было физически больно, и я совершенно не понимала почему. – Наверное, оставался какой-то след этого желания, какое-то ощущение того, каково это – быть частью семьи, в глубине души. Твое детство наполняли громкие слова, такие как «лояльность», «честность», «послушание», но ты просто стремился заботиться о других. И из-за этого делал ужасные вещи.

Кейн Дарби наказывал себя уже не одно десятилетие. Может, он позволил себе поверить, когда встретил маму, что с него наконец хватит. Что он может быть с ней вместе. Что он может обрести семью.

Но твоя семья никогда тебя не отпустит.

Я вспомнила, как Кейн пытался поговорить с Шейном, пытался уменьшить тот вред,