Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

class="p1">— Извини, Стив, — сказал Розенфельд. — Я жду звонка. И еще: сейчас должен — во всяком случае обещал — подойти Браннер, я при тебе хочу задать ему пару вопросов.

— О многомировой концепции? — мрачно поинтересовался инспектор.

— Естественно.

— О, Господи… Я собирался спокойно поужинать.

Телефон, который Розенфельд, положил перед собой, когда садился за столик, заиграл «Турецкий марш» Моцарта, и эксперт приложил трубку к уху прежде, чем наблюдательный инспектор успел увидеть, от кого пришел вызов.

Розенфельд послушал, спросил «Сколько? Хотя бы приблизительно?», помолчал, сказал: «Я так и предполагал. Большое спасибо!» и отключил связь. Положил телефон и взял круассан.

— Что ты предполагал? — заинтересованно спросил Сильверберг.

— Сейчас… — рассеянно проговорил Розенфельд, откусывая от круассана и поглядывая на дверь. — Вряд ли Браннер опоздает… А! Вот и он.

Браннер огляделся и, увидев за столиком у окна инспектора с экспертом, направился к ним. Розенфельд указал на свободный стул, Браннер сел и, поздоровавшись, знаком показал Бену принести пиво.

— Прочитали? — спросил Розенфельд, покончив с круассаном и принявшись за второй.

— Конечно, — улыбнулся Браннер. — Смелая идея. Но…

Браннер бросил взгляд на внимательно слушавшего Сильверберга.

— Мне кажется, инспектор не согласится с вашей аргументацией.

— Вы имеете в виду экспертное заключение? — сухо спросил Сильверберг. — Боюсь, мой друг Розенфельд совершил серьезный должностной проступок, отправив заключение вам, прежде чем мне.

— Одновременно, — с набитым ртом пробубнил Розенфельд.

— Неважно, — раздраженно сказал Сильверберг. — Ты же знаешь, что…

— Знаю. — Розенфельд доел круассан и сложил руки на груди. — Я все знаю, Стив. Потерпи минуту, и ты тоже будешь знать все.

Браннер с интересом переводил взгляд с инспектора на эксперта и обратно.

Бен принес и положил перед Сильвербергом тарелку с бифштексом, перед Розенфельдом — куриное филе, Браннер сказал «мне тоже бифштекс, а потом кофе», Бен кивнул и удалился с видом человека, знающего о клиентах больше, чем они сами о себе.

— Собственно, — задумчиво произнес Розенфельд, — я знаю, как это было сделано, знаю — зачем, но не вполне представляю — почему.

Сильверберг поперхнулся, и сидевший рядом Браннер пару раз хлопнул его по спине ладонью.

— Спасибо, — буркнул инспектор и ткнул пальцем в Розенфельда. — Знаешь — зачем профессор Штемлер из другой ветви проводил свой эксперимент? И не знаешь — почему? Послушай, если ты собираешься и дальше развивать эту… Господи… если я скажу «нелепую идею», ты обидишься, а если я скажу «сугубо научную» — обидится начальник следственного отдела!

— Подожди, Стив, — отмахнулся Розенфельд. — Заключение, о котором идет речь, я написал именно для того, чтобы, как ты выразился, нарушить служебное предписание и отправить постороннему лицу. А поскольку я не хотел это предписание нарушать, одновременно я отправил текст и тебе. Короче, Браннер, почему вы это сделали? Учтите, я знаю — как и знаю — зачем.

Браннер положил на стол обе ладони (пальцы едва заметно вздрагивали, и на это не замедлили обратить внимание и Сильверберг, и Розенфельд) и, глядя в окно мимо головы инспектора, спросил безразличным голосом:

— Вы о чем, простите?

Розенфельд вздохнул.

— Я полагал, — произнес он с легким раздражением в голосе, — что вы сделали правильные выводы из моего отчета.

— Я сделал правильные выводы, — кивнул Браннер. — Этот текст — отличная схема статьи в научный журнал. Но именно схема — не хватает описания аппаратуры, методики… много чего.

— Угу, — буркнул Розенфельд. — Иными словами, вы считаете, что доказать я ничего не могу.

— Доказать — что?

— Стив, — Розенфельд теперь обращался только к Сильвербергу, — я полагал, что Браннер — прежде всего ученый, а он, оказывается, такой же, как все твои «пациенты», которые отрицают очевидное, даже понимая, что выкрутиться не удастся.

Сильверберг слушал друга, но смотрел на Браннера. На это Розенфельд и рассчитывал.

— Сначала, — продолжал он, — расскажу, как это было сделано. Разумеется, физики — а я говорил со всеми сотрудниками профессора — правы: рассеяние при телепортации таково, что невозможно на расстоянии почти двух километров попасть в артерию. К тому же, не зная точно, где профессор будет сидеть. Но! Аппаратура рассчитана так, что перемещению можно подвергнуть не единичную запутанную квантовую систему, скажем, тысячу атомов серебра, а множество таких запутанных систем. Скажем — миллион. Теоретически аппаратура это позволяет.

— Теоретически, — не удержался от реплики Браннер, — возможно и квантовое самоубийство, и переход сознания в другую реальность.

— Правда, — продолжал Розенфельд, — такой эксперимент ни разу не ставили, хотя возможность была просчитана, об этом есть записи в лабораторной базе и в компьютере профессора.

— Не ставили, потому что при нынешних возможностях…

— Не ставили, — перебил Розенфельд, — потому что профессор, будучи человеком методичным, собирался провести все, какие нужно, предварительные тесты. Но теоретически эксперимент с множеством транслируемых запутанных квантовых систем — песчинок, в нашей терминологии, — провести можно было.

— Хм… — пробормотал Браннер.

— И знаешь, Стив, чем такой опыт отличается от единичного, который в лаборатории повторяют уже второй месяц? Я тебе скажу. Когда в единицу времени телепортируется, скажем, миллион песчинок, то их массы распределяются случайным образом. Ты знаешь, что такое в математике случайное распределение, Стив?

— В полицейской академии нам не рассказывали.

— Массы песчинок не могут быть одинаковыми из-за квантовых законов. И распределяются массы случайным образом. Существует среднее значение массы, зависящее от множества параметров. Среднее значение может быть примерно таким, какой была масса песчинки, закупорившей артерию профессора. Но может быть больше. Может быть и меньше. Вокруг среднего значения — множество песчинок с самыми разными массами. Кстати, Браннер, сколько все-таки песчинок может быть телепортировано в одном эксперименте? Теоретически?

Браннер будто очнулся от глубокой задумчивости.

— Ээ… — протянул он. — Зависит от средней массы, конечно. В принципе, до миллиона в течение экспериментального сета.

— По времени это…

— Миллисекунды.

— И разброс распределения…

— Чем больше пробных запутанных систем, тем угол рассеяния больше.

— А конкретно? Миллион запутанных систем со средней массой, такой же, как масса той песчинки? И перенос на фиксированное расстояние тысячи семисот тридцать метров?

Розенфельд обернулся к Сильвербергу, слушавшему разговор с видом человека, которому необходимо успеть на последний автобус.

— Тысяча семьсот тридцать метров, — объяснил Розенфельд, — это расстояние от комнаты четыреста двенадцать в университете до кабинета профессора Штемлера в его квартире на Барлоу, шестьдесят семь.

— Куда ты клонишь? — недовольно спросил Сильверберг.

— Объясняю, — улыбнулся Розенфельд, — как это было сделано. Пучок примерно из миллиона запутанных квантовых систем — песчинок — был телепортирован в кабинет профессора. Миллион песчинок в объеме… каком, Браннер?

— Пара кубических дециметров, наверно, — что-то посчитав в уме, назвал число постдок, слушавший Розенфельда, наклонив голову и будто погрузившись в раздумья, не имевшие отношения к разговору.

— Вот! — с удовлетворением согласился Розенфельд. — Тысячи таких песчинок…