Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

свое. — Вон из моего дома, негодяй, подонок грязный! Мы этого терпеть… я этого терпеть не буду! Вон отсюда, и чтоб ноги твоей больше в доме не было! И Женька с тобой разведется!

— Тетя, не смей!

— Это ты не смей орать на меня, колченогая тварь! — Раиса Павловна затопала ногами. — Мужеложца своего покрываешь? Поощряешь разврат? А потом плачешь, что бог тебя бесплодной сделал? Так и поделом! Поделом тебе! Я вот завтра же позвоню в департамент его начальству, и его в пять минут вышибут с работы с волчьим билетом и никуда вообще не возьмут больше — я этого добьюсь!

Лиля Белоручка… она смотрела на них и… она внезапно поняла — процессуальный ход, на который она возлагала такие надежды, не сработал… Грянула буря, грянул скандал, но…

Возможно даже, она все испортила и теперь…

— Вон из моего дома, меррррррзавецц!!

Геннадий Савин повернулся и…

— Гражданин Савин, постойте, куда вы? Мы еще не закончили. — Лиля не могла его удержать.

И оперативникам она не дала приказа удерживать, потому что…

— Вон, все вон, все пошли вон, подонки! — орала Раиса Павловна так, что у всех закладывало уши.

Геннадий Савин, как был, без пиджака, в домашних брюках и белой рубашке, вылетел из дома.

Секунда, и взревел мотор «Ауди», той самой машины, которую водил шофер Фархад.

— Подождите, не смейте уезжать! Геннадий, не смейте покидать дом! Допрос не закончен! — кричала Лиля в распахнутую дверь.

— Вон, негодяй, и чтобы ноги твоей… и с работы завтра вылетишь! И не вздумай препираться там в департаменте или в позу вставать! Позорить меня и нашу семью своим непотребством! Только попробуй что-то предать огласке — жизни потом не обрадуешься, я тебя уничтожу! — бесновалась Раиса Павловна.

— Гена! Генка, подожди, не уезжай! — кричала Женя.

Скрип ворот, фары — как ножом по окнам и…

Лиля собрала фотографии.

— Что вы наделали?! — крикнула ей Женя. — Вы же ничего не знаете и не понимаете! Что вы наделали!!

Глава 36

Перочинный и пустота

Геннадий Савин ехал на машине, принадлежавшей его жене, очень аккуратно. По Ленинградскому шоссе, проспекту, по Тверской и далее налево — через Лубянку и Варварку.

Не игнорируя правил, не превышая скорости, законопослушно, как и полагается столичному чиновнику среднего класса, сотруднику департамента благочиния и благоустройства.

Он совершил лишь одно нарушение — припарковался в неположенном месте — в конце Варварки у Васильевского спуска.

Как был, без верхней одежды, в одной белой рубашке, вышел из машины, не потрудился закрыть ее. Очень медленно и аккуратно засучил рукава рубашки до локтей и что-то достал из кармана брюк, зажал в кулаке.

Он поднялся по Васильевскому спуску до Красной площади, до Лобного места.

В этот поздний час ноябрьской ветреной ночи Красная площадь поражала красотой и великолепием. Все эти масштабные декорации — кремлевские башни и стены, купола храма Василия Блаженного и Большой Кремлевский дворец, храмы, Исторический музей — все это словно кружилось в медленном хороводе. И плыло, как мираж… В кромешной космической пустоте. И одновременно застывало совершенством архитектурных форм, как монолит, как основа основ, как нерушимый символ прекрасного.

Геннадий Савин запрокинул голову — темное небо. Вокруг фантастическая подсветка, и в ней, словно покрытая лаком, блестит брусчатка под ногами.

Он стоял на том самом месте… на Лобном… самой красивой на свете площади. Белая рубашка выделялась на фоне громады храма Василия Блаженного. И за исключением многих деталей современности, место это было точь-в-точь как на картине «Утро стрелецкой казни». Где на фоне виселиц и плах царь — персонаж истории, государственник и строитель мрачно взирал на народ свой… Погасший, как свеча…

Погасший…

Угасший…

Геннадий Савин вытянул вперед левую руку с засученным до локтя рукавом. В правой его руке оказался перочинный нож. И он этим ножом очень медленно и глубоко вспорол себе вены — сначала вдоль, потом, стиснув зубы от боли, уже поперек. И быстро переложил нож в левую, начавшую неметь и одновременно гореть от нестерпимой боли. И всадил нож себе в сгиб локтя на правой — разрезал и эту руку, — сначала вдоль, вниз к запястью, а потом поперек, вспарывая вены как можно глубже.

Чтобы кровь потекла…

Чтобы смерть пришла.

Но сначала он хотел заявить во весь голос.

— Слушай меня, страна! — он поднял руки, и кровь хлынула из порезов. — Слушай меня, страна! Я — гей! Я женат, я женился по расчету! Но нет человека в мире ближе для меня духовно, чем жена. Когда я болел, жена спасла меня. И я люблю ее, как могу, и хочу быть с ней. Но я — гей! Слышишь меня, моя великая страна? Я — гей! Как тебе объяснить, чтобы ты поняла, моя великая страна, я — гей, и у меня на жену не стоит! У меня член не стоит на женщин! А мы с женой мечтаем о ребенке! Слышишь меня, моя страна, — я гей, и я хочу ребенка! Чтобы, когда придет мой смертный час, мое дитя было рядом со мной, чтобы было кому закрыть мне глаза, чтобы род наш не кончился на этой земле!

Несмотря на поздний час на площади — туристы, приезжие. Сначала никто ничего не понял. Затем увидели кровь, хлещущую на брусчатку.

— Эй, парень, ты что?

— Врача, «Скорую» сюда вызывайте!

— Мужик, да что ж ты плачешь и кричишь?

Это спросил басом здоровенный мужчина в кепке и кожаной куртке — вместе с женой и группой туристов он любовался ночной подсветкой башен Кремля.

Подошли сотрудники полиции и охраны, зашипели рации.

— Мужик, да ты не в себе! Дайте что-нибудь руки ему перетянуть, он так кровью истечет!

— Я — гей! — кричал Геннадий Савин. Его белая рубашка пропиталась, слиплась от крови, из глаз текли слезы. — Слышишь меня, страна? Я — гей! Ну закатай меня катком в асфальт за это! Сотри меня в пыль, в порошок! Сожги меня в печке! Ненавидь меня, оскорбляй! У меня на жену член не стоит, мы измучились из-за этого с ней!

— «Скорую» сюда немедленно!

— Дайте шарф или ремень брючный, чтоб как жгутом ему перетянуть!

— Да не кричи ты, не плачь, ох, дурак, да что ж ты плачешь-то, парень?

Все как-то растерялись и сбились вокруг Геннадия Савина в кучу — туристы, зеваки, полицейские, охранники. Все одновременно испугались и… кинулись помогать, спасать.

— Руки, руки, осторожнее!

— Парень, милый, дорогой, да что ж ты так, зачем?

— У него истерика. А кровотечение сильное, да где же «Скорая»-то?

«Скорая помощь» появилась