Искатель, 1998 №10 - Мария Ланг

«Они сразу же заметят меня. И могут связать. Лучше давай я тебя туда вмиг домчу. А уж дальше — ты сам».

«Хорошо! Действуй!»

Я потерял из виду Изгоняющую и ее спутника. Здесь, на дальнем конце деревни, куда эта пара еще не сунулась, не боясь солнечного света, из всех щелей выглядывали искаженные страхом лица. Лица тех, кого я поклялся защищать и оборонять. И теперь пришла пора исполнить клятву.

Мягко толкнула в спину упругая воздушная волна. Разогнавшись над полем, Арафраэль, дух Воздуха, осторожно подхватил меня — и замелькали, сливаясь в сплошной ковер, поля, узкие лесные языки, старые сенные сараи, серые от времени, и, наконец, сплошной, неразрывный лес. Черно-зеленые копья елей пробили легкомысленно шуршащую листву ольшаников и березняков — пройдет время и на этих местах воздвигнутся мрачные и торжественные еловые боры; серовато-бурые мшистые болота, темные замки густо заросших корабельными соснами островин; черные, прозрачные озера среди бескрайних моховых равнин. Сейчас, сейчас… вот уже и приметная раздвоенная береза на самом краю болотного поля…

Удар настиг нас внезапно — словно кинжал убийцы, что разит в темноте проулков, вырвавшись из-под черного, сливающегося с мраком плаща. Была ли это молитва той, что назвалась Ликой, или же она отбросила словесную шелуху и одна только ее Вера привела в действие могучие небесные легионы — мне не дано было узнать. Арафраэль вскрикнул — именно вскрикнул, словно тяжело раненный — в грудь навылет — человек. Мхи рванулись мне навстречу… и спасли, приняв на себя всю мощь земной смертельной тяги.

Лика, Изгоняющая, или как там ее звали на самом деле, дотя-нулась-таки до меня выкованным в горне Белого Христа незримым оружием.

Я стоял по грудь в болоте. Всхлипывая, из толщи мохового одеяла, точно кровь из раны, сочилась бурая жижа. До костей ни с того ни с сего пробрал мороз — верно, от предстоящего. Араф-раэля было не видно и не слышно. Я окликнул его — раз, другой; молчание. Кое-как выбравшись из ямы, я потащился дальше. До заветного укрывища оставалось совсем немного. А в ушах стоял предсмертный стон — там, в брошенном Орташеве, расставался с жизнью еще один из тех, кого Саймак точно и метко (не иначе, сам с ними повстречавшись!) назвал «малым народцем»…

Грудью раздирая мох, я добрался-таки до заветной березы. Остановился. Болезненно корчась, сжалось сердце. Вот он. Здесь, под ногами. Заветное мое сокровище. Мое — и не мое. Отданное мне Судьбой на хранение, когда по всей Руси пылали пожиравшие «идолов» костры, знаменуя небесную победу именуемого среди людей Белым Христом…

Вот он, совсем близко. Протяни руку — и сам Перун ниспошлет тебе силу разящих молний. Сколько раз спасало лежащее в болотной ухоронке русскую землю, уже и не упомнишь. И на берегах Невы, когда семь сотен дружинников Александра Ярославича в прах разнесли семижды более сильное войско, и на чудском прогибавшемся льду, что плавился от лившейся на него человеческой крови, и под Раковором, и в злые годы Ольгердовщины (забыли ее, ох, забыли — а ведь ничем не лучше степной напасти эта была!), и в аду Куликовского Поля, когда ничтожные двенадцать сотен Боброка по-иному повернули ход уже проигранного было сражения, и потом, в черные дни тохтамышева разорения, и после, после, после… Я помню, как, рассеченная, горела броня крестоносных танков под Кубинкой страшным предзимьем сорок первого, и помню лицо того чумазого танкиста, как две капли воды похожего на зарубленного мной под Раковором тевтонца — когда пеший новгородский полк грудью да частоколом копий остановил смертоносный разбег орденской конницы…

И долгие века потом не достававшийся — когда росла страна и штыки ее солдат шли от победы к победе, прославленные от Босфора до Парижа, от Сан-Франциско до Кушки; извлеченный лишь в тот день, когда стало ясно — остановить немецкий танковый клин под Кубинкой спешно стянутые ополченцы (винтовка на пятерых да граната на десяток) уже не смогут.

Русский Меч.

И вот теперь — достать, чтобы спасти доверившихся мне?

Ветер, словно взъярясь от моей нерешительности, бросился вниз, раздирая тело об острые пики елей. Ударил в лицо — словно дал пощечину трусу, все еще надеющемуся, что как-нибудь да уладится…

Нет. Не уладится.

Ну, пришел и наш черед.

Моя рука погрузилась в землю, и зачарованные пласты Великой Матери послушно расступились. Пальцы стиснули горячую — точно она раскалилась от снедавшей Меч ненависти — рукоять.

Идем же.

Раскрылись недра и лесные глубины, и мириады призрачных глаз взглянули мне в душу. Согнешься? Или все-же выступишь против непобедимого противника? И мне почудилось, что одноглазый старик в широкополой шляпе на миг мелькнул передо мной; а за ним — иные… те, что пали.

На деревенской улице я оказался в следующий миг.

Лика, стоя уже перед другим двором, вновь тянула свою жуткую изгоняющую песнь-заклинание; и слух мой вновь обожгли тонкие стоны умирающих младших братьев.

— Стой, именем Сварога!

Меч тускло блестел в моей руке. Неказистый, железный, без всяких украшений, он, тем не менее, нигде не был тронут ржавчиной.

Лика медленно повернулась ко мне. И — меня продрало до костей свирепым морозом ужаса: на лице ее увидел довольную, можно даже сказать — счастливую улыбку. Ярослав куда-то исчез, растворился, сгинул — словно его никогда и не было. Мы остались вдвоем.

— Вот я и у цели. Ты сам вытащил бесовскую железку из тайника! Сам… Всеслав.

В глазах у меня помутилось. Она знала! Знала все с самого начала! Или… или не она?..

— Отдай мне его. Отдай сам. — Она менялась. Дрожали, расплываясь, очертания тонкой девичьей фигурки, и на месте монашенки Лики появлялась совсем иная женщина… Высокая, статная, коронованная нимбом золотистого света, в одеянии белого льна, с прижатым к груди всесильным крестом…

Так вот кого они послали за Мечом!..

— Здравствуй, Хельга. Правда, Лика мне нравилась больше.

— Узнал… — Она усмехнулась. — Лика… она хорошая. А для меня важно сходство не внешнее… Но мы отвлеклись. Так отдашь ли ты его сам?

Я молчал.

Мы никогда не встречались с тобой, Хельга — или, по-русски, Ольга, Ольга Святая, первой принявшая крещение, чей внук стал Равноапостольным… Ты умерла в 969 году от Рождества твоего Белого Христа, ну а я, Всеслдв, жил столетием позже, сойдясь в смертельной схватке с Ярославичами. Ты ушла Наверх — а я остался.

Не так уж сложно избежать и райской тоски, и адской скуки. Нужно лишь ЗНАТЬ.

— Я так и знала, что ты не удержишься и ринешься