Безмолвные лица - Дмитрий Владимирович Ковальски

Эрик замер, пытаясь отделить сон от реальности, но не смог. Мелодия властно подталкивала его к двери. Его мир, прежде реальный и осязаемый, становился зыбким. С каждым звуком каждая грань реальности казалась отступающей, открывая перед ним неизвестное.

– Мы все тебя ждем, – прозвучал мужской голос, от которого дрогнуло сердце.

Отец. Точно такой, каким его рисовало воображение. Мужественный и сильный. Настоящий пример для юноши.

– Пойдем с нами, – сказали лица, парящие вокруг, и Эрик сдался. Зачем ему прежняя жизнь, если ее наполняют боль и издевательства. Даже сейчас он уходит не от родных людей, но от чужака, что похитил его и укрыл ото всех в лесу.

– Ну же, мальчик мой, – прошептала в такт мелодии мама, и Эрик, открыв дверь, вышел на улицу.

Человек в черном, не двигаясь, следил за Эриком. Он видел, как мальчик открыл стеклянные глаза и посмотрел сквозь затянутое морозом окно. Мужчина не знал, что смог разглядеть в нем ребенок, но понял, что момент, которого он так долго ждал, наконец настал.

Мальчик медленно раскачивался из стороны в сторону, точно следуя мотиву только ему слышимой мелодии. События развивались ровно так, как он и планировал. Значит, у него еще остался шанс все исправить. Ну, или хотя бы попытаться.

Эрик подошел к двери и остановился, явно сомневаясь в своих действиях. После недолгой паузы он кивнул, словно с чем-то согласился, и вышел за дверь.

Человек, выждав немного времени, вышел следом.

Ребенок не спеша шел босыми ногами по холодной земле.

Его руки парили в воздухе, будто кто-то вел его за них. Но кроме липких и плотных теней, что окружили его в эту ночь, ничего другого не было.

– Вот ты и пригодился, – прохрипел человек, – теперь веди меня к нему.

13

В полночь, когда церковный колокол отбил прощальный звон, а большинство жителей спали в своих кроватях, из леса на Гримсвик начал ползти черный туман. Сначала он был едва различим. Тонкой полосой стелился между деревьями, словно призрак, что крался, не поднимая головы. Но с каждой минутой туман густел и расширялся, прорывая завесу из лесных деревьев. Он окружил город в плотное кольцо, сквозь которое едва проглядывался остальной мир. Его темные щупальца направлялись во все стороны, обволакивая город мертвой хваткой. Сначала исчезли дома на окраине, затем улочки в центре, а потом он накрыл всю площадь, окутывая здания и уличные фонари, превращая свет их огоньков в тусклые пятна.

Часовщик Томас, не нарушая доброй традиции засиживаться в пабе до полуночи, вышел на улицу. Он втянул носом морозный воздух и поморщился. Рядом что-то горело, поэтому дурно пахло едким дымом. Сверив поясные часы с городскими, он двинулся в сторону площади, откуда до его дома было минута ходьбы. Пока брел, даже не заметил, что Гримсвик начал меняться.

Густота тумана усиливалась, и скоро не стало видно ни звезд на небе, ни горизонта. Тучи над городом постепенно покрыла копоть и сажа. Воздух наполнился удушающей тяжестью, насытив его запахами костра и пепелища.

С неба начал падать снег. Томас остановился и вытянул перед собой руку. Вместо белых снежинок на нее осело несколько черных хлопьев. Он растер их между пальцами, затем понюхал. Это был пепел. Выругавшись, часовщик вытер пальцы и штанину и посмотрел на небо.

В воздухе плясали черные хлопья пепла. Они медленно опускались на крыши, улицы и деревья. Ложились на землю плотным ковром, делая город похожим на брошенное пепелище, где нет места свету и жизни. Пепел кружил в воздухе, оседая на город, который теперь казался погребенным под этим зловещим покрывалом, будто сам Гримсвик был проклят и его поглотила тьма.

Томас двинулся дальше. Но через несколько минут снова остановился, не понимая, куда же он забрел. Дома вокруг словно затянуло черной вуалью, сквозь которую с трудом проглядывали окна, где горел свет. Все окружение окрасилось в сплошной черный цвет. Ветер стих, и прочие звуки умолкли.

В тот же миг Томас заметил, как над самым центром города, над пустой площадью, где еще днем бурлила жизнь, взмыла в небо темная фигура. Ее силуэт почти утонул в тучах, но даже сквозь туман и мрак отчетливо виднелись тонкие, почти невидимые нити, что тянулись вверх, исчезая в небесной бесконечности.

Томас протер глаза кулаком, потому что отказывался верить. На этих призрачных нитях висел дух, будто повешенная марионетка, держащий в руках черную флейту.

Казалось, что это лишь тень, которую отбрасывает какой-нибудь флюгер. Но вокруг не было света такой силы, чтобы создать такую тень. Томас трижды перекрестился, пробубнил молитву, точнее, те ее фрагменты, которые помнил:

– …да святится имя Твое… придет царствие Твое, как…

Но дальше продолжить не смог. Воздух стал вязким, липким и сковал Томаса по рукам и ногам. Туман, что окружил часовщика, прокрался в его сознание и лишил его способности думать.

Так он и стоял, не дойдя до дома несколько метров, и смотрел, как в черном небе странная фигура играет на флейте беззвучную мелодию.

Ей не нужны были ни губы, ни легкие, чтобы звучала музыка, недоступная взрослому слуху – флейта играла сама по себе.

Мелодия, холодная, наполненная отчаянием и тревогой, разливалась по городу. Ветер подхватил ее и понес через пустые улочки, срывая с крыш темный снег, словно шелест мертвых листьев.

Близился конец.

15

Фрида дремала на табуретке возле двери в детскую, когда раздался смех. Сначала она не поверила своим ушам. Ведь время давно перевалило за полночь и дети должны были спать. Но смех повторился, лишив ее сомнений, что это просто сон. Осторожно, чтобы не нарушить их идиллии, Фрида открыла дверь и заглянула в комнату.

Перед глазами предстала картина, которую она уже и не мечтала увидеть. Ее сыновья и дочь весело проводили время. Они смеялись и резвились, словно это был обыкновенный день, полный счастья и радости. Они наряжались в яркие костюмы и смеялись друг над другом. Лица, еще недавно такие пустые и холодные, светились весельем. Ни следа былого оцепенения. Их движения наполняли пространство жизнью, что вернулась к ним в эту ночь вдвойне.

Фрида замерла на пороге, не решаясь войти. Она видела, как старший сын тянется за маской, сделанной из белой глины, а младшая дочь кружится в волшебном танце. Смех их звенел, разлетаясь по комнате, даруя ей иллюзию давно утерянного мира, где не было страха и боли.

– Дети мои, – прошептала она и наконец вошла в комнату.

Ей так хотелось стать частью этого праздника. Хотелось хоть немного почерпнуть их детских искренних эмоций, чтобы залатать глубокие раны