Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов

Яшку Колька нагнал, впереди слышались его шаги, стало быть, коридор уперся в стену. Наверху послышался скрежет жести и приглушенная ругань — кто-то поминал черта безрукого.

«Точно, Пельмень тут. В деле…»

Голос поминаемого гада произнес:

— Держи лестницу, придурок, до утра тут тебя ждать?

Вспыхнуло пятно света, Колька остановился, прижимаясь к стене.

…Пельмень, злой как черт, опускал сверху, раздвигая по секциям, лестницу:

— Ползи вверх, змей, чтоб тебя.

Яшка гудел из темени:

— Да лезу, что собачишься? Держи крепче.

Наконец взобрался Яшка, Пельмень вышел из тайника — жестяного шкафа, в котором двоим места не было. Показалась взъерошенная голова Анчутки, потом сам он целиком вылез и, развернувшись к Андрюхе спиной, потянул вверх лестницу.

Только она почему-то упрямилась. И снизу голос Кольки Пожарского произнес, зло и многообещающе:

— Ну-ну, не дергайся. Не надо.

Но Яшка дернулся. И Пельмень. В какой-то момент у обоих возникла подлая мысль: выдернуть лестницу, захлопнуть крышку и навесить на шкаф замок. Но это означало забить гвоздь в гроб их давней дружбы. В общем, не решились.

…Потом все трое сидели на ящиках в гараже, а на рогожке лежали веером проклятые червонцы.

Молчали. И гараж молчал, только капала вода с разболтанного крана, который никак руки не доходили подтянуть. Пахло горячим маслом, чуть-чуть ржавчиной, брезентом. Под ним скрывался старый трактор, Андрюхина гордость, развалюха, восстановленная по крупицам. Колька спросил, кивнув в сторону молчаливой глыбы:

— Как старик?

Пельмень угрюмо сообщил:

— Захандрил чего-то. Ни с того ни с сего. Полгода с ним бился — теперь все насмарку. Масло, что ли, дерьмо…

— Когда масло дерьмо — мотору кирдык, — согласился Колька, — так — нет?

Пельмень скривился, вздохнул, сходил куда-то в угол и вернулся с трехлитровкой. Разлили, выпили. Колька, крякнув, многообещающе заявил:

— Начну с главного.

Мужики заметно напряглись, и Пожарский завершил мысль:

— Пиво стоящее.

Смешливый Анчутка хохотнул, Пельмень хмыкнул.

— Теперь тоже главное, — снова начал Колька, — Князев ваш — контрабандист, душегуб, налетчик — это то, что я знаю наверняка. Теперь вот это, — он указал на веер на мешке, — говорит, что еще и делатель фальшивок. Вам не многовато, нет?

— Это откуда такое? — спросил Пельмень.

— Что?

— Контрабанда, налеты, — пояснил Яшка, — не такого он окраса.

— Вы просто не знаете, — объяснил Колька, подливая себе еще (для красноречия), — вы ведь с раскопок деру дали до того, как все выяснилось. Да! А вот то, что те, которые с ним трудились, перемерли к чертовой матери, вас ничего так, не напугало?

— Ну хлебнули паленого, бывает, — парировал Анчутка.

— Бывает, — поддакнул Пожарский, — а я вот своими глазами видел Сергеевну тотчас после того, как Князь в нее пальнул.

— Сергеевну — это нашу, что ли? — переспросил Пельмень. — Введенскую?

— Ее. Она ж как сюда попала — с Петровки, выслеживала Князя и под видом стажерки сюда устроилась.

Анчутка закряхтел, почесал в затылке:

— Черт, а он на ее половине живет. А она-то сама где, с мелким? — И с усилием спросил: — Жива?

— Не знаю, — зловеще отозвался Колька, — а вот еще тебе фактик: Светка мне призналась, что Милка Самохина… помните же?

— А то.

— Так вот, последний, с кем она разговаривала, кто ее куда-то повел, — Князь.

— Светка-то откуда… — начал было Пельмень, но Колька отбил легко:

— Она его лично знала, давным-давно. А с Милкой что стряслось, вы слышали?

Анчутка отвернулся, Пельмень смотрел в угол — конечно слышали. Кто ж не слышал, грохот большой был.

— Вот и раскиньте мозгами, мужики. Почему с вами по-другому будет? Вы ему как свидетели ни к чему.

— Да мужик-то порядочный… — начал было Андрюха, но и на это было что возразить:

— А Герман как, порядочный был?

Пельмень, дернувшись, потер простреленное плечо, Анчутку передернуло — ну да, досталось им от того доброго дяденьки, который и замерзнуть в лесу не дал, и заработок обеспечил. Ну а когда нашел, что хотел, — тут и попытался обоих пустить в расход.

— Наталья-то жива… — начал было Анчутка, и снова Колька прервал:

— Наталью-то он пристрелить пытался до Катьки. И добил бы, помешали. Жива до сих пор потому, что нужна зачем-то — как и вы.

Более всего на свете хотелось треснуть по этим чугунным головам, чтобы соображали быстрее. Наконец Пельмень, свирепо потянув воздух носом, разлил из банки пиво, спросил прямо:

— Что делать будем? Я ж Эйхе тоже в кассу… подсунул.

В последний момент Колька удержался от мата, выдохнув:

— Ну эта… Пельмень!

— Все, — прорычал тот, — все знаю, что скажешь. Правильно говорят: кого в чем обвинишь — в том же заляпаешься! Я не оправдываюсь, виноват — сяду.

— А я-то?! — возмутился Яшка.

— Ты как хочешь, своя голова есть.

Анчутка обиделся, Пельмень тотчас покаялся:

— Ладно тебе. — Приобняв за шею, боднул головой и тотчас, застыдившись, отстранился.

— Будем решать? — деловито уточнил Колька. — Времени мало.

— Пора, — согласился Анчутка, немногословный Андрюха кивнул. Под брезентом внутри трактора что-то глухо, одобрительно щелкнуло.

…Около часу спустя Колька, умиротворенный и довольный, возвращался обратно на свой пост. Лес уже не казался темным и беспросветным (а может, уже просто брезжил рассвет) — но в любом случае было легко на душе. Нашелся и выход, и человек, на которого получилось свалить бремя принятия решения, к тому же умный, все понимающий, хорошо знакомый — и не из района. Потому что договорились так: с первыми петухами Яшка и Андрей поедут на Петровку, найдут Волина и приступят к активному покаянию с содействием следствию.

Славно-то как! И еще более отлегло от сердца, когда, заглянув в спальню к девчатам, Колька убедился в том, что Сонька со своим верным медведем на месте. Он даже для вящей уверенности потыкал пальцем — и, услышав недовольное сонное ворчание, окончательно успокоился. Все на месте. И даже леска, брошенная накануне, как-то совершенно покладисто распуталась и приняла вид приличный и аккуратный.

Глава 28

В кабинете директора было по-утреннему свежо от недавно отмытых полов, пылинки в золотых солнечных лучах плясали не так густо, от протертых листьев фикуса исходила добрая, умиротворяющая прохлада.

Радио, выдав для бодрости что-то жизнерадостное, с трубой и барабаном, теперь доверительно бормотало о том, что сегодня по Москве и области будет тепло, без осадков, но к вечеру гроза.

А Вера Акимова, прибыв на рабочий пост раньше времени, застала у себя под дверью художника Введенскую. Даже секретаря еще в приемной пока не было, а Наталья уже сидела на стуле, прижимая к груди папку со своими работами, прямая, как палка, с закрытыми глазами.

Вроде бы совсем недавно на худсовете виделись, но Вера не могла не заметить острым женским