Второй выстрел - Вера Михайловна Белоусова

очень я за нее боялась… И стала смотреть. Это я только недавно… когда… ну, в общем… недавно… — на этих словах она вдруг запнулась, покраснела и посмотрела на мать совершенно диким взглядом. Мать молчала.

— То письмо было от Соньки, — продолжала Марфуша. — Валялось на столе дня два, может, три… Она, наверно, думала, отправлять или нет. Я прочла… Там все было сказано. И про фантомасов — что она их разгадала. И что они знают. И что они его обманут и на самом деле убьют…

— Я ничего не понимаю, — растерянно пробормотала мать. — Какие фантомасы?

— Потом, — быстро проговорил Мышкин. — Прошу вас.

Мать покорно умолкла.

— У нее все было подробно расписано, — снова повторила Марфуша. — Хотя он и так все знал. Она так и писала: я понимаю, что план вам известен не хуже, чем мне; но все-таки пишу еще раз — на всякий случай, во избежание недоразумений. И еще… про «Спящую красавицу»… чепуха какая-то… Господи, сколько чепухи! Что она, как последняя фея, не может сделать сказанное несказанным, но помочь ему все-таки может, потому что знает, где подстерегает опасность. И еще… там много всего было… Но это уже неважно, — неожиданно заключила она, снова бросив взгляд на мою мать. — А что важно? Ах да… Важно то, что оттуда я все узнала. А потом вспомнила… когда понадобилось… И вот теперь мне самой интересно: а если бы не письмо? То есть если бы не оно, я, может, и не стала бы… Или все равно?.. Вот в чем вопрос!

Она умолкла, как будто задумавшись. Повисла тяжелая пауза.

— Скажите… — негромко начал Мышкин. — Вот вы узнали, что покушение состоится — настоящее покушение, я имею в виду. Зачем же тогда было…

Марфуша взглянула на него с удивлением.

— Так ведь я не тогда… Нет-нет, вы не поняли. Я решила позже. Когда он его получил… И даже позже. После того…

— Получил — и что? — настаивал Мышкин.

— Я же говорю: после того. Вот слушайте. Принесли письмо. А я почерк узнала, на конверте. Я дальнозоркая. Я думала, он в театр не пойдет. Раз он узнал… Потом… Что было потом? — она потерла лоб рукой. — Ну да, потом газета пришла…

— Опять газета? Что за газета? — вздрогнув, воскликнула мать. Голос ее непривычно звенел, похоже, она была на грани — срыва, истерики, не знаю чего.

Мышкин выглядел растерянным. На помощь пришла сама Марфуша.

— Про газету — потом, — сказала она будто бы даже с досадой и тряхнула головой, словно отгоняя невидимую помеху. — Значит, так… Я думала, он не пойдет. Но он что-то придумал. Иначе бы ни за что не пошел. Не такой уж он храбрец, я-то знаю…

— Ну и что? — быстро перебил Мышкин. — Ведь из этого могло следовать, что в театре просто ничего не произойдет…

— Не-ет, — возразила Марфуша и неожиданно улыбнулась… Нет, не улыбнулась, а… как бы сказать… ухмыльнулась, с хитрецой. — Я Лену спросила — так, между прочим: «Ты идешь на эту премьеру или нет?», а она говорит: «Нет, я не иду. Супруг собирается, дождаться не может — прямо дрожит весь от нетерпения», — что-то вроде того. Ну я и поняла, что он их как-то обхитрил, обвел вокруг пальца. Скорее всего, продал кому-то, чтоб их прямо там и взяли с поличным…

Мышкин смотрел на нее не без восхищения.

— Если б не этот спектакль… — продолжала она. — Если б не он… я бы, может, и не решилась… Но тут… все одно к одному, все без меня устроено, как нарочно, одна только деталька осталась… И ведь что выходило? Выходило, что Сонька своими руками все порушила, весь план… Чтобы она его еще и спасала! Не могла я… Я прямо видела, как все будет. Мне даже сны снились. И так оно все и было…

— Марфа, — неожиданно снова заговорила мать, — это ты послала открытку на книжку? На «Фауста»?

Марфуша кивнула:

— Я.

— Зачем?

— А чтоб знал, — твердо сказала Марфуша. — Чтобы понимал, за что… Ну и потом… это был вроде как последний шанс… вроде лотереи… или как кости бросают…

— Чей шанс? — вырвалось у меня. — Его?

— Почему — его? — искренне удивилась она. — Мой… Ах да, и его тоже… — она горько улыбнулась. — Если бы он испугался… — тогда, значит, не судьба…

— Погодите… — сказала мать, наморщив лоб, словно решая трудную задачу. — Постойте… Что значит: «чтоб знал»? Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду Гретхен, — пояснила Марфуша.

— Грет… Гретхен? — растерянно переспросила мать.

Тут я впервые в жизни понял, что такое истерика — меня начал разбирать смех.

— А он-то! — с трудом сдерживаясь, воскликнул я. — Он-то ничего не понял! Он-то думал, это про дьявола, про террористов этих… Что он с ними связался… душу дьяволу продал…

— Да? — Марфуша растерянно посмотрела на меня. — Нет, я про Гретхен…

— Погодите… — снова попросила мать. Голос у нее совсем сел — видимо, от волнения. Я никогда не видел, чтобы люди так бледнели — прямо на глазах… Мышкин сделал движение к ней, словно хотел ее поддержать. Она отстранилась. Я совершенно растерялся.

— Воды, — полуобернувшись ко мне быстро проговорил Мышкин.

— Никакой воды! — раздраженно прохрипела она. — Значит, Гретхен… Значит, Сонька… Значит, вот почему…

Только тут до меня, наконец, дошло то, что Мышкин понял с самого начала: револьвер навел ее на догадку про Марфушу, но про Соньку-то она так ничего и не знала — до этой самой «Гретхен». Чувствовала: что-то не так, но знать — не знала.

— Ну да, поэтому, — мрачно подтвердила Марфуша. — Эксперименты над ней ставил. Упражнялся. Она ведь ему была, как воск, как пластилин… Идеи ей внушал… всякие. Отработает на ней, а потом… к тем идет… И ее с ними свел… А, может, она их сама нашла, не знаю… Но это все он… из-за него…

Она обвела нас всех блестящими глазами и вдруг остановилась на мне.

— Что ты так смотришь, Володечка? — спросила она чуть ли не с вызовом. — Хочешь спросить про эту… про любовь свою?..

— Хочу, — неожиданно вырвалось у меня, хотя за секунду до этого мне казалось, что язык навеки прилип к гортани.

— Она догадалась… обо всем, а как — не знаю… Но я поняла. Днем зашла к Леле, к тетке ее, попрощаться. Леля завела… про варенье, и тут она входит… в руке — газета… та самая… И посмотрела на меня… Так посмотрела! Я сразу поняла — знает. Потом вернулась домой, стала думать, что делать. И вроде почти успокоилась. Нет, думаю, померещилось… Мало ли кто на кого посмотрит,