Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

В развязном и крикливом клоуне, выбегавшем на репризы в жалком, совершенно не смешном костюме, Катя с превеликим трудом узнала того пьянчужку — Романа Дыховичного. Грим его был нарочито груб и нелеп, а шутки словно вымучены долгими дискуссиями «о природе смеха». Но даже в своих уродливых гигантских башмаках по манежу он двигался легко и проворно и ловко жонглировал теми самыми блестящими цилиндрами, которые Катя ближе так и не разглядела.

Увидела она и его двоюродного брата Игоря-Гошу и поняла, что он ей толковал про «подсадку».

Это произошло во время номера с дрессированным слоном, точнее, той самой слонихой Линдой, которую «водили по улице». На манеже она вела себя уверенно, если не сказать — царственно, явно гордясь своим украшением — увешанной стеклярусными бляхами уздечкой. Управлялся с нею на арене сухонький пожилой дрессировщик, которого румяный, говорливый и радушный конферансье в смокинге (Катя опять же с трудом узнала в этом чисто сценическом персонаже администратора Пал Палыча) объявил под звучной фамилией Ростов-Липский. Слониха, как и лошади, кружилась в вальсе, трубила, садилась на гигантскую тумбу, вставала на дыбы. Затем в номер вклинился клоун Рома и.., слониха запустила в него гигантским кирпичом из поролона. Промахнулась, попав в первые ряды зрительских мест. Смех, испуганные вскрики. Кирпич угодил точнехонько в Игоря Дыховичного. "Он был одет как этакий роллер — в бейсболке и длинной майке. Мальчишка погрозил слону кулаком, выскочил на арену и закружил вокруг слонихи на роликах под притворно-испуганные крики дрессировщика. Кончился номер с «подсадкой» тем, что слониха обвила «роллера» и потащила к себе на спину. Парень брыкался и отбивался, притворяясь испуганным. Публика хохотала. Кате стало ясно старинное цирковое присловьице «публика — дура».

Катя ждала номер Разгуляева, но, судя по всему, «смешанная группа хищников» — этот новый гвоздь программы — должна была появиться на арене под занавес, во втором отделении, когда во время антракта смонтировали бы клетку.

И тут объявили еще один «гвоздь», и по шуму, бурным хлопкам, прокатившимся по амфитеатру. Катя с удивлением поняла, что многие зрители просто сгорают от нетерпения увидеть…

«Приветствуйте на манеже Баграта Геворкяна, его экзотических непредсказуемых питомцев и очаровательную пани Илону из Варшавы!» — выкрикнул конферансье-администратор. Гул восторга в зале.

Катя снова пригляделась: надо же, как много в цирке среди зрителей молодых мужчин! Она-то думала, что в шапито дети, старухи да домохозяйки ходят, а тут…

Ряды и ряды крепких, лихого вида молодцов, торгашей в «адидасах», гостей с южных рубежей СНГ и даже каких-то колоритных бритоголовых братков, с достоинством посасывающих пиво прямо «из горла».

Кате особенно запомнился один кавказец. Он так подпрыгивал, что казалось, под ним не жалкий клеенчатый стул, а кабардинский скакун с родных гор и пастбищ.

Впрочем, на самого Баграта Геворкяна, действительно одетого, а точнее, полуобнаженного под настоящего «индийского факира», на то, как он глотал огонь факелов, запихивал в себя шпагу, боролся с пятнистым удавом, таскал за хвост и кружил Над ареной апатичного крокодила внушительных размеров и веса, публика внимания обращала мало. Но все в одночасье изменилось, едва на манеж вышла уже знакомая Кате блондинка. Она была в плаще, розовом и блестящем, спадавшем мягкими красивыми складками, алом боа и с очаровательной прической: золотистые, крупнозавитые локоны. Из динамиков тут же хрипло, страстно и знойно, так нездешне, так «шикарно по-парижски» запела Патрисия Каас. Откуда-то на манеже появился никелированный высокий табурет, похожий на паука. Его Геворкян водрузил прямо над несчастным крокодилом, который, подобно бревну, возлежал на опилках.

Пани Илона из Варшавы, стул, розовый шелк, пышное боа, Патрисия Каас, загорелые руки, две бешено извивающихся в них аспидных толстых змеи…

Катя хоть и помнила едкие слова «комбинезона» по имени Ира, сначала и представить себе не могла, что это не что иное, как прелюдия к стриптизу. Но вот сброшенный розовый шелк накрыл «индийского факира» — блондинка царским жестом избавилась от мантии. И теперь в серебристом «боди» на «молнии» она напоминала лилию — изящно изгибалась, словно под порывом ветра, сладостно поводила бедрами. Ее руки, туфельки, плечи, грудь, яркие, призывные губы, загорелые икры — все тело демонстрировали публике медленно-плавно, призывно, умело, смачно и со вкусом, как это делают лишь в самых дорогих борделях. Из серебристых лепестков — кружев, бретелек — освобождались, словно бы нехотя, с невинной грацией и полудетским смущением, а затем, словно в неистовом сладком порыве, рывком — и… Треск кружев… Серебристое бикини, взлетевший к самому куполу и упавший куда-то в первые ряды лифчик. И вот уже не поймешь, то ли умелые нежные загорелые руки ласкают, терзают, волнуют обнаженную грудь, то ли это аспидные змеи алчно тянут раздвоенные языки к нежным соскам.

Катя покосилась на Марголина — казалось, тот жил сейчас только тем, что видели его глаза. Бедный, бедный мальчик, а ведь дома жена-первокурсница и первенец… Кате так и хотелось дернуть его за ухо — не спи, лейтенант, замерзнешь. Не спи и не гляди сон наяву, где так плавно в такт музыке двигаются, лаская шелк, змей, наготу бедер, эти воздушные женские ручки с перламутровым маникюром. Срывая, изничтожая все эти последние обрывки кружев, все эти уже совершенно ненужные «молнии», застежки, кнопки…

Блондинка не покинула арены даже тогда, когда снимать было уже нечего. Нет, она изогнулась дугой на своем стуле, крокодил по жесту Геворкяна открыл зубастую пасть, а змеи… Черт возьми, так, наверное, вел себя тот коварный аспид в райском саду! Одна из змей черной лентой обвилась вокруг обнаженного загорелого бедра и… Катя почувствовала, что ей жарко.

Это было непристойно. Это отдавало не сбывшимися в том раю грешными грезами, извращенными мечтами одиночества и…

— Класс! — выдохнул, точно стакан водки хватил, какой-то тип в кожанке с золотой печаткой на пальце, сидевший рядом с Катей. — Класс, в натуре! Ну-ка, дай еще финальчик, девочка!

И вот тут… Катя начала уже привыкать, что в этом цирке постоянно случается что-то необычное. Но «скандал» застал ее врасплох.

— Сука! Ах ты, тварь поганая!

По цирку прошелестел ропот удивления и негодования. Илона выпрямилась на стуле, зорко вглядываясь в сумрачный амфитеатр, откуда, заглушая Натри сию Каас, и раздался этот исступленный, хриплый и неистовый вопль.

— Сука подзаборная!

Кричала с верхнего ряда поднявшаяся в полный рост высокая и седая женщина в белых брюках и спортивной куртке. Если бы не ее искаженное дикой ненавистью и презрением лицо, более подобающее античной фурии или средневековой химере, по виду, по одежде, по прическе, по очкам в