Охота на охотника - Валерий Георгиевич Шарапов

– Посмотрим на ваше поведение, Николай Витальевич. Все зависит от вашей искренности. Опишите основные этапы своей преступной деятельности. Будем считать нашу сегодняшнюю беседу предварительной.

Сурин бормотал, Алексей записывал. Особых откровений допрос не дал. Уважением в коллективе Сурин не пользовался, его сторонились, женщины за спиной посмеивались. Большинство коллег его просто не замечали. Жена сбежала шесть лет назад – нашла вариант лучше. Но к работе Николай Витальевич подходил ответственно, оберегал секреты предприятия. Порой настолько соблюдал инструкции, что люди недоуменно пожимали плечами. Он лично изобличил инженера Приходько в увлечении алкоголем, поднял вопрос о его соответствии занимаемой должности. Это он вывел на чистую воду партийного сотрудника, тайно посещавшего церковь. Именно он написал докладную генеральному директору, что один из его замов играет на катране и уже продул там не одну сотню рублей. Зама, разумеется, уволили, скандал замяли. Падение Николая Витальевича началось с того дня, когда товарищ Григорьев ушел на пенсию и начальником отдела назначили не его, а эту выскочку Архипову! Он многое переосмыслил, понял, что никому не нужен и родной стране на него глубоко чихать! Тут и подвернулся в сквере вежливый товарищ со щеточкой усов. Он просто предложил поговорить. Ведь это не запрещено советскими законами?

Шпаковского тоже завербовали, причем давно. Раньше ему содействовал другой сотрудник, к сожалению, он погиб в страшной дорожной аварии. Работать в одиночку Шпаковский не мог, требовалась поддержка работника с полномочиями. Разве господин Сурин не горд доверием, оказанным ему правительством Соединенных Штатов? Не ценят такого человека советские власти – ну что ж, оценят другие. А насчет тюремных сроков и высших мер он может не беспокоиться: повышенная бдительность, и все останется в тайне. Не надо бояться, господин Сурин, только смелые берут города и сокрушают бесчеловечные режимы! Душевные муки были ужасны, Сурин пил водку, волком таращился на партбилет. Отношения со Шпаковским были чисто «рабочие», общались по делу. Сурин расчищал ему дорогу, удалял посторонних из нужных помещений под различными предлогами, мог придержать документацию, которую не успели скопировать на фотопленку. Несколько раз отвозил хозяйственные сумки в камеру хранения Рижского вокзала – кассета была крохотной, вшивалась в прорезиненную ткань, сумку для отвода глаз набивал старыми носками, кофтами. Сегодня что-то пошло не так, Хопсон запросил встречу с обоими подопечными, причину не обозначил, и чем это закончилось, уже не секрет…

– Нам все понятно, Николай Витальевич, – кивнул Костров. – Вам обещали райскую жизнь, все земные блага? Немного поработать, а затем благодарные работодатели вывезут вас в капиталистический рай, и вторую половину жизни вы проведете как белый человек. Теперь понимаете, какова цена их обещаниям? Вас просто бросили. Шпаковский умер, Хопсона депортируют – но человек не пропадет; вам же придется за всех отдуваться и проявлять старание, чтобы не схлопотать вышку. Надеюсь, ваш труд на благо капитализма достойно оплачивался? А вот плакать не надо, Николай Витальевич, плакать надо было раньше. Вас обидели какие-то люди, а обозлились вы на всю страну, которая дала вам образование и приличную работу.

– Что же мне делать? – прошептал Сурин, опуская голову.

– Возвращаться в камеру и думать, какую пользу нам принести. Все кончено, Николай Витальевич. Риск, захватывающая жизнь, шпионская романтика, гм… Беседы обязательно продолжатся. Но говорить вы будете с другими следователями.

Были сомнения, беспокоила какая-то недосказанность. Не мог он ухватить за хвост ускользающую мысль. Но настроение у коллег по цеху было приподнятое, их не мучили сомнения, не напрягало, что смерть Шпаковского все усложнила и не поспособствует скорому закрытию дела. Рогачева мурлыкала под нос, раскладывая бумаги на столе. Девушка была толковая, работать любила, при этом не забывала следить за собой – в какую бы «мешковину» ни выряжалась, сохраняла грацию и женственность. В трудные минуты (например, после взбучки у начальства) люди смотрели на нее и успокаивались. Татьяну это крайне нервировало. «Грушу купите, – ворчала она, – в углу повесьте и дубасьте по ней, чтобы успокоиться. А я вам что, груша?» «Не скажи, Татьяна Васильевна, – кряхтел Кайгородов, сотрудник предпенсионного возраста, получивший майора, но уже ни на что не претендующий. – Вот смотрю на тебя, и в голове начинает что-то шевелиться, мысли стучат по темечку, работать хочется…» При этом Пашка Зорин подмигивал Кострову, пошло давая понять, что, мол, у Юрия Яковлевича только в голове и может шевелиться…

Кайгородов – плотный морщинистый мужчина – усердно боролся со сном. Работой человека не перегружали, но порой включалось раздражение – здесь, в общем-то, не благотворительная организация. Вошел Павел, пристроил кепку на вешалке.

– Я не понял, – нахмурился Алексей, – что за представление на остановке вы там устроили?

– Это не мы, товарищ майор, – стал оправдываться Зорин. – Мы действовали согласно инструкции. Но Сурину ведь не объяснишь? У него в последний момент обострилось чувство свободолюбия.

– М-да уж, – пробормотал Кайгородов, – гонки на троллейбусах по центру Москвы… Этот парень явно не продумал свои действия, поступил импульсивно. Тридцать лет работаю и не могу понять, на что люди рассчитывают в подобных ситуациях.

– Чтобы больше такого не было, – предупредил Костров. – Не в цирке работаем.

– Слушаюсь, товарищ майор, – покладисто согласился Зорин. – Больше – никогда. Но мы хотя бы живым Сурина взяли…

Намек был прозрачный. Алексей пристально воззрился на подчиненного. Павел был прав, облажались по-крупному. Но не таскать же на каждое задержание бригаду реаниматологов.

– Да, – встрепенулась Татьяна. – Подозреваемый скончался от острой сердечной недостаточности – эксперты подготовили отчет. Внезапный приступ на фоне артериальной гипертонии и ишемической болезни. Там было много умных слов, я поняла только про врожденный порок сердца и про то, что миокард перестал выполнять свои функции. Причина очевидна – плохие новости. Все, что могло тянуться часами, произошло мгновенно.

– Тем и отличается острая сердечная недостаточность от хронической, – сумничал Кайгородов. – Не казни себя, Алексей, и Шаламову передай, чтобы не казнился, – вы не виноваты, это произошло бы в любом случае. Банальный страх. Шпаковский боялся разоблачения, возможно что-то чувствовал – и когда это стряслось, сердце просто разорвалось. На этого человека собрали слабую доказательную базу? – Юрий Яковлевич пристально смотрел на молодого начальника отдела. Он был хорошим работником, умным и проницательным, и порой казалось, что не такой уж он и немощный.

– С доказательной базой проблем не вижу, Юрий Яковлевич. Третий отдел Восьмого управления тоже не видит. Но белые пятна тем не менее присутствуют.

– Да, пятнистое какое-то дело, – вздохнула Рогачева. – Когда ему сунули удостоверение под нос, у него такое лицо было… – Татьяна