Город темных дел - Владимир Григорьевич Колычев

– Даже так? – удивленно покачал головой Малахов, когда детектор вернулся на место.

– Иван Аркадьевич здесь как у себя дома, должен все видеть, все слышать, все контролировать.

– Тогда почему?.. – выразительно посмотрел на Вадима Артем.

– И огонь они вместе прошли, и воду – умели понимать друг друга с полуслова.

– Мой предшественник не рекомендовал Ивана Аркадьевича, категорически не рекомендовал. Он человек честный и Щеколдину не доверял.

– Достаточно того, что я ему доверяю. Я служить начинал, он к тому времени уголовным розыском командовал. Я уже здесь, – Груздев кивком показал на свое кресло, – а Иван Аркадьевич все еще там.

– Могли бы замом назначить.

– Малинин и против этого возражал. Может, у них просто личная неприязнь? А вдруг Малинин прав, и Щеколдину нельзя доверять? Тебе-то я доверяю…

– А ты с Малининым лично говорил?

– Да собирался, но с первого раза не получилось, а для второй попытки в Питер надо ехать, он теперь питерский, в родные края уехал… По телефону о таких вещах, сам знаешь, не говорят.

– А как специалист Щеколдин тебя устраивает?

– Специалист он высшей категории. Насчет мотивации сказать не могу, может, он уже и не хочет работать как надо: сорок шесть лет, а все в майорах ходит.

– Ну да, обидно мужику.

– В майорах… – повторил Груздев. – А ведь Щеколдин у нас не просто начальник уголовного розыска, он твой заместитель, заместитель начальника полиции по оперативной работе…

– Заместитель заместителя, – усмехнулся Артем, не желая напрягать голову над превратностями штатно-должностной структуры.

– Не хотели Щеколдина на подполковника представлять. Почему, не знаю. Коса на камень у них с Малининым. И я пока не готов сказать, кто из них прав, а кто виноват… Если Щеколдин прав, представлю его к подполковнику… А если неправ, меня представят к майору… Я так понял, ты уже начал работу, – резко сменил тему Вадим.

– Хотелось бы побеседовать с гражданином Колядовым. Могу поговорить с ним прямо в камере. Если адвокат хочет присоединиться, примем его по всем правилам: селфи – профиль-анфас – «пальчики». Повод придумаем.

– Тебе смешно, а если за Колядовым действительно кто-то стоит?

– Ермолаев?

– Щеколдин говорит одно, а как оно на самом деле? Может, нельзя Алика обижать, только тронь – такое начнется!..

– Что начнется? Ты начальник отдела, Вадим, не какой-то там опер без роду без племени!

– Без роду без племени, говоришь?.. Да нет, и род есть, и племя, я же не только служил здесь, с восьмого класса в Покровске, отца перевели… И про Алика слышал, в одной школе учились.

– Так с этого и надо было начинать.

– Алик после школы в Москве жил, учился, работал, я даже не знал, что он вернулся.

– А вернулся! Может, из Москвы рулит?.. Попробуй поговорить с ним по старой памяти…

– Какая старая память? Не пересекались мы особо. Да и о чем говорить? Мне факты нужны: когда Ермолаев привлекался, за что, чем он владеет, что легальное, что нет, какие учреждения уже закрыты или ничего не закрывалось… Мне нужно полное на него досье, и я даже знаю, где его взять! – Груздев пристально посмотрел на Малахова.

– И я знаю, кто это досье тебе подаст, – с кислой иронией усмехнулся Артем.

Он был на восемь добрых лет младше Щеколдина, но почувствовал себя в его шкуре. Даже хуже. Щеколдин хотя бы не опускался по службе, просто не дорос до высокой должности. Артем же возглавлял отдел МВД, причем в двух городах. А теперь он всего лишь заместитель начальника, и над ним стоит его же бывший подчиненный. Всех Груздев обскакал, но разве его можно за это винить? Тем более что Артему нужна не столько должность, сколько служба. И какое-нибудь «валидольное» дело. Возможно, неудавшееся похищение Киры Кудряшовой всего лишь ниточка, потянешь за которую и распутаешь махровый клубок. Лишь бы этот клубок катком не прошел по нему. Впрочем, Артему не привыкать бросаться под танк…

* * *

…Папа на работе, где ж ему еще быть, зато «мама» всегда дома. Мамочка у Алика ну просто бомба, волосы туго стянуты в сексуальный хвост на затылке, короткое спортивное платье облегает красивое тело. Так плотно облегает, что зубы сводит. Подойти бы сзади, схватить ее за попу двумя руками, крепко прижаться…

Лена стояла у плиты, помешивая дымящееся варево в кастрюльке, судя по запаху, там картошка. Одной рукой помешивала, другой подставляла чашечку под краник кофемашины. Чашечка уже полная, осталось забрать. Алик подошел внезапно, одной рукой взял чашку, другой обнял девушку за талию. Тридцать лет ей, не совсем уже и молодая, замужем, но девушка. Потому что еще не определилась в жизни. Потому что Алик всего лишь терпит ее возле своего отца. Над ее жизнью все еще довлеет знак перемен.

– И себе сделай!

Лена отскочила от него как ужаленная.

– Алик!

– Я тридцать пять лет уже Алик! – засмеялся он, наслаждаясь ее замешательством.

Это же он «снял» ее в ночном клубе, жарил-парил ее, пока не бросил. Ей бы смириться с превратностями мужского характера, а она к отцу – на непутевого сына жаловаться. Пустила слезу, свернулась калачиком у него на груди, а оттуда – прямо в постель. В сущности, отец подобрал брошенное, но у Алика вдруг взыграли угасшие чувства, он захотел вернуть эту змею, пригревшуюся на чужой груди. Но Лена послала его к черту и вышла замуж за отца. Он думал, вредничает дура, а она возьми да расскажи отцу, после чего такое началось, вспомнить страшно. И страшно, и весело. Отец визжал как недорезанный поросенок и пообещал оставить Алика без наследства. А какое у него наследство? Двадцать два года городом рулит, а ничего толком не заработал. Ну, дом хороший, отделка, обстановка – все на уровне, но так это все, больше похвастать нечем, ни Maybach, ни виллы в Испании. Впрочем, Алик мог чего-то не знать. Возможно, отец лишь притворяется бессребреником. Если да, то притворяется он очень хорошо, у Алика свои люди в мэрии, так никто ничего не знает о его тайных махинациях. Но так на то они и тайные…

– Как ты в дом попал?

– Не важно, как важно зачем.

Он снова приблизился к Лене, но она отступила, спиной уперлась в барную стойку. Но так это все, дальше ходу нет. Она это понимает, поэтому взгляд туманится в предвкушении удовольствия.

– Не говори ничего! – мотнула она головой. И в глазах у нее сладкая патока, и голос тягучий как горчичный мед.