Ситцев капкан - Алексей Небоходов

он рассчитывал, будто бы в доме, полном чужих религиозных артефактов и фарфоровых статуэток, голос любого гостя терялся между слоями семейной истории. Он смотрел на Елену, на её пальцы с мутными перламутровыми ногтями, на то, как они небрежно барабанили по лакированным подлокотникам кресла, и вдруг понял: здесь вовсе не ждали оправданий. Здесь ждали, чтобы он либо пал на колени, либо начал врать с изяществом, достойным фамилии Петровых.

Гриша вздохнул, заранее зная, что и этот жест будет интерпретирован не в его пользу. В затылке угрюмо шумела кровь, а ладони вспотели, хотя в гостиной стоял промозглый осенний холод. Он вспомнил себя в детстве – как отец на несколько недель исчезал в мнимых командировках, а мать каждый раз говорила: "Скоро вернётся, просто у взрослых бывают обстоятельства". В этот момент он остро почувствовал: обстоятельства бывают у всех, но не каждый умеет достойно их преподнести.

Он попробовал улыбнуться, но улыбка получилась вялой, как неудачный абзац в школьном сочинении. Что бы он ни сказал, против Елены это было как стрелять по броненосцу из водяного пистолета. Он понял: если уж и играть с ней в откровенность, то только на чужом поле.

Он подался вперёд, стиснув руки и на мгновение забыв про все московские приёмы выживания – потому что здесь, в этом гостеприимном некрополе человеческих амбиций, его ничто уже не спасёт.

– Перспективы у вас были, – отрезала она. – Но вы их профукали. Умные дети не бросают университет.

– Мне не повезло с учителями, – ответил он, позволяя себе чуть более дерзкую улыбку. – А вам – с работниками. Уравняли счёт.

Маргарита фыркнула, но Елена не дрогнула.

– Вам нравится препираться? – спросила она.

– Мне нравится честность, – сказал он.

Она впервые посмотрела на него прямо, как хирург на потенциальную опухоль: не пугаясь, но уже мысленно готовясь к операции.

– Тогда скажите честно, – произнесла она, растягивая каждое слово так, что казалось, будто сама истина с трудом протискивается через сито её скепсиса, – вы, Григорий, хотите чего-то добиться в жизни, или вам милее бесконечно плескаться в мутной воде саморазрушения и философских аллюзий?

Она сказала это без раздражения, скорее с любопытством коллекционера, обнаруживающего редкий дефект у дорогого экспоната. Гриша удивился – неужели в этом доме вопросы ставят ребром, не тратя время на предупредительные бои? Он был готов, что его будут долго раскачивать, пытаться обольстить идеями успеха или хотя бы привычной жалостью, а тут – сразу в печёнку, без разведки.

Он резко выпрямился на жёстком диване, чуть смущаясь собственной реакции, как будто его застали врасплох в момент, когда он подглядывал за взрослыми разговорами. Впрочем, именно этого и добивалась Елена: она смотрела не на него, а как бы сквозь, будто отмеряла его способности на глаз, прикидывая, сколько ещё можно вытянуть из новой игрушки, прежде чем она захочется выбросить её на помойку.

– Я бы хотел, – осторожно начал он, – сделать что-то настолько важное, чтобы… – он замялся, не вынося пустого пафоса, – чтобы меня не стеснялись вспоминать в хорошей компании. Хотя бы заочно.

Её брови чуть дрогнули – оценка ответа или минимальный балл за креативность.

– Скромно, – сухо заметила она. – Обычно ваши сверстники мечтают о миллионах, мировых рекордах или, на худой конец, чтобы их имя вписали в какой-нибудь справочник. А вы – про воспоминания.

– Справочники устаревают, – не удержался он, – а память о людях иногда живёт дольше, чем они того заслуживают.

На этот раз Маргарита не смогла сдержать улыбку и чуть заметно подмигнула матери: мол, вот он, наш новый шедевр, хватайте скорее.

Но Елена не торопилась соглашаться, она наклонилась вперёд, соединив пальцы домиком:

– У нас в роду ценят две вещи: умение держать слово и умение просчитывать последствия своих поступков. Мне сказали, что у вас с этим… – она сделала паузу, подбирая выражение, – осложнения.

Гриша почувствовал, как по позвоночнику пробежала холодная волна: будто на него наложили временную опеку, и теперь будут каждое действие пропускать через фильтр семейной политики. Он поймал себя на желании блеснуть дерзкой репликой, но сдержался: интуиция подсказывала, что в этой игре главный приз достанется тому, кто сможет дольше сохранять самообладание.

Вместо этого он улыбнулся невинно, почти детски, и выбрал формулировку получше:

– Я умею держать слово, но не всегда понимаю, зачем его давать, если договорённости всё равно нарушаются.

Елена впервые чуть смягчилась в лице, но тут же вернула себе маску безупречной хозяйки.

– Это опасная позиция для человека, который собирается что-то изменить, – сказала она. – В нашем деле любая слабость – на вес золота… Для конкурентов.

Он шаг за шагом видел, как она его тестирует: сначала бросает на амбразуру, потом смотрит, как поведёт себя под огнём. В этот момент Гриша даже уважил её прямоту: сколько видел лживо-обходительных москвичей, но такой честной нелюбви к пустой болтовне не встречал ещё ни разу. Он вдруг понял: это не формальность, это натуральная борьба за выживание даже внутри семьи.

– Думаете, мне не по плечу? – спросил он, уже не скрывая вызова.

– Думаю, вы пока не знаете, с чем имеете дело, – спокойно отрезала она. – Но это не ваша вина. Вас не учили выживать в условиях дефицита доверия.

На секунду в её голосе мелькнула нотка сожаления – или, может быть, ему это только показалось.

– Так научите, – сказал он. – Вы же для этого и согласились меня принять. – Только скажите, чего ждёте.

Елена оценила выпад, но не подала виду, только кивнула с таким видом, будто уже расставила все фигуры на доске.

Он вдруг вспомнил бабушку: «Люди никогда не становятся лучше. Они становятся вежливее». Здесь эта формула была выведена в абсолют.

– Преданности, – не моргнув, ответила Елена. – И полной прозрачности.

Он кивнул, и на мгновение ему показалось: лицо матери в желтоватой фотографии чуть улыбнулось, как если бы знало наперёд все вопросы и ответы.

В этот момент маска вежливости, которую он натягивал с самого вокзала, сползла чуть ниже. Он почувствовал себя не гостем, а шахматной фигурой, которой предстояло сыграть длинную, нелепую, но единственно возможную партию.

– Будем работать, – сказал он. – Я не подведу.

Елена встала, закрыла досье на столе и снова посмотрела на него. Теперь в её взгляде мелькнуло что-то человеческое, почти жалость.

– Добро пожаловать в семью, – произнесла она.

Гриша улыбнулся – впервые не вежливо, а по-настоящему.

Он всё понял: здесь его ждали, но не за то, кем он был, а за то, кем он сможет стать. А кем – решать только ему.

В этот момент Ситцев наконец признал в нём своего.