Место преступления - Фридрих Незнанский

Одним словом, разговор закончился тем, что следователь Прыгин не возражал, о чем и написал в архив прокуратуры, а затем и в следственный изолятор Дорогобужа, разрешая адвокату встречу с задержанным Агеевым. Гордеев, словно сменив гнев на милость, искренне того поблагодарил, уселся в свой джип и отбыл в Дорогобуж. Он знал, конечно, что молва о его приезде достигнет ушей полковника прежде, чем адвокат объявится в архиве или в изоляторе. Но прямого столкновения Крохалев, вероятно, постарается избежать. А вот какова будет реакция его — неизвестно.

Начать Юрий Петрович решил не с архива с делом Краснова, а с Агеева. В следственном изоляторе дежурный долго рассматривал, чуть ли не на просвет, разрешение, подписанное Прыгиным, а затем ушел куда-то, предложив посетителю подождать. Вероятно, звонил: проверял или перепроверял, неизвестно, но явился мрачный и выписал разрешение для беседы с задержанным в следственном кабинете.

Филипп пришел, не скрывая ухмылки, подмигнул и пожал руку. Сели за стол друг напротив друга. Вид у Агеева был бодрый и свежий, будто он не в тюрьме находился, а в санатории с привлекательными медсестричками и покладистыми горничными на этажах. Ах, где же ты, «безбашенная» юность!..

— Рассказывай, — сказал Гордеев. — На кой тебе хрен нужна была эта самодеятельность?

— Юра, да иначе же их на чистую воду и не вывести. Они должны совершать ошибки, что и делают, пытаясь доказать недоказуемое. — Он наклонился к Гордееву и почти прошептал: — Не волнуйтесь, ребятки, я все сделал абсолютно чисто. У них — ни малейших зацепок. Зато у меня уже есть кое-что на них… Тут такой спектакль разыграли, впору диву даваться…

Работая одно время — после увольнения из армии — в московском уголовном розыске, Филипп, естественно, не только задерживал, но и беседовать ему приходилось с сидельцами, да хоть в тех же «Петрах» — следственном изоляторе на Петровке. И он прекрасно знал, как положено вести себя новичку, впервые оказавшемуся в камере, где содержались не простая публика, типа карточных «кидал», карманников и хулиганов, но и особая публика — вплоть до воров в законе. Есть свой порядок и ритуал, есть старший по камере, обычно «смотрящий» — один из самых уважаемых уголовников, без совета или разрешения которого в камере ничего, по существу, не делается.

Вот и Филя, провожаемый мордоворотами в камеру, не стал нарушать существующего на этой территории жизни закона. Войдя, первым делом громко поздоровался с присутствующими, а их было десятка полтора на довольно тесное, старое помещение, пожелал здоровья и удачи, а затем спросил, к кому может обратиться. Такое обращение понравилось, но далеко не всем. Посыпались реплики, типа того, что спрашивать он может у своего начальника в ментовке, и вообще, чего надо в камере «гнилому менту»? Значит, уже предупредили, что придет именно он, с которым надо устроить серьезный и жесткий «разбор». Поучить, место у параши указать, как самому последнему «опущенному», и на его угрозы никакого внимания не обращать. Ничего нового, одно и то же. Да и публика тут такая, которой не «западло», получается, исполнять указания начальника милиции, то есть не чтит она старых воровских законов, запрещающих честным ворам якшаться с ментами. Что ж, тем хуже крикунам. Их и было-то трое, похожих на братков, которые обычно попадаются на откровенном рэкете. Сила есть, ума не надо.

Но Агеев не обратил внимания на крикунов и смотрел выжидающе, молча и сохраняя свое достоинство. А те между тем, не слыша ответной реакции, наглели. Молчал, с интересам рассматривая тщедушного новичка, и лысый пожилой человек в углу, на нижней койке. Был он без рубашки, в майке, и привлек внимание Агеева замысловатой татуировкой на обоих плечах и руках. Он наверняка и есть старший. Подождем, решил Филя, пока соизволит слово сказать.

А наглая троица продолжала «базлать» между собой, ожидая, когда новичок хоть как-то отреагирует. И чем дольше молчал Филя, тем смелее они становились. Наконец один, высокий, в старой ковбойке, потертых джинсах и сандалиях на босу ногу, встал со шконки и направился с победным видом к Филиппу, потирая руки от предвкушения потехи. Агеев не обращал на него внимания. А когда тот подошел совсем близко, на расстояние вытянутой его длинной руки, и лениво замахнулся, чтобы припечатать «мелкого», Агеев сделал почти неуловимый выпад в его сторону, подсечку, и тот, перевернувшись через Филино плечо, всем телом с треском «впечатался» в бетонный пол камеры. Да так и остался лежать. А Филипп оглядел камеру, перешагнул через лежащего и спокойно, будто ничего не произошло, спросил:

— А что, на этой хате теперь, как в дорогобужской «ментуре», полный беспредел? Всех уже, что ли, загнал Крохалев под свою задницу? И как, ничего, братва? — он посмотрел на тех, двоих. — Вам нравится, и не воняет? — Он присел боком на шконку, посмотрел на лежащего, ткнул его носком ботинка и внятно произнес: — Хватит притворяться, вставай, это я тебя в четверть силы приложил. Вот если б в полную, тогда б ты не встал. Но я тебя-дурака, прихвостня Крохалевского, курочить не стану, не дорос еще, сопливый. Поднимайся и вали от меня… А я думал, тут — честная компания…

— Правильно думал, — глухо сказал пожилой в углу. — Давай сюда… — И когда Агеев подошел, кивнул и присел напротив, спросил: — С чем явился? За какие грехи?

— Не поверишь, отец, — признал его старшинство Филя. — Шьют «мочилово», только — вот им, — он сделал известный жест. — Зарвался Крохалев. Кипятком мочится.

— От тебя, что ли?

— И от меня тоже.

— Так ты — мент?

— Нет, отец, я — сыщик. Людей охранять приходится от таких вот ментов. И это дело у меня получается, потому я им и мешаю. А к милиции я никакого отношения не имею. Частная контора. — Филипп вдруг засмеялся: — Ревнивым женам и мужьям уличить друг дружку в изменах помогаем. А тут человека убили и пытаются списать на самоубийство. Чтоб всем сразу его имуществом завладеть: делом, домом, машиной и молодой женой. Во как живут! Вот вдова и пожаловалась на полный беспредел милиции. В Москву приехали, помочь просили найти настоящего убийцу, а он — вот же, рядом ходит, при погонах полковничьих. Этих вон, — Филипп повернулся и указал пальцем на троих в противоположном углу, куда двое перенесли того длинного, — молодых дураков с пути истинного сбивает, а они — наверняка его стукачи.

— Не боишься ответить? — пожилой с интересом посмотрел на Филю.

— Не боюсь. Я, отец, в спецназе воспитан.

— Оно и заметно, — усмехнулся тот и отвернулся. А потом посмотрел еще раз внимательно и сказал, показывая на шконку напротив себя, на которой боком присел Агеев, — вот тут спать будешь. В очередь. Не «Метрополь».

— Ясно, спасибо. Тут такое дело, скоро адвокат подъедет. Так если по его части чего надо, скажи, я передам или у него спрошу.

— Посмотрим, — ответил тот и отвернулся, потеряв всякий интерес…

Гордеев выслушал недлинный рассказ Фили и улыбнулся. Нечто подобное, в смысле, о похожих ситуациях, он уже слышал не раз — от своих, кстати, клиентов, и подумал, что в тюремной камере само понятие справедливость иной раз звучит, да и воспринимается, гораздо естественнее, чем в той же милиции. Однако ничего хорошего в этом нет. Это называется: дожили. Или, как прикалывается нынешняя молодежь: «Картина Репина «Приплыли»…