Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

Колосов оттолкнул его. Кох сполз спиной по стене, судорожно растирая горло, хватая ртом воздух.

Никита выложил на стол карманный диктофон.

— Ну? Время не ждет. С тобой пока что я беседовать желаю. Или ты опять отказываешься?

Кох отвернулся к стене. Эти его бледные мальчишеские веснушки…

— В цирке все тебя до небес превозносят, — недобро усмехнулся Колосов. — Такой ты распрекрасный парень, оказывается, Генрих… А я думаю, стоит разочаровать твоих добрых коллег. Стоит, ой стоит им кое-что рассказать про тебя, а? Вазелинчик еще в кармане не завалялся?

Кох прижался щекой к бетонной стене.

— Мама, сестренка, папа, двоюродные братья у тебя в Саратове. Вызывать будем. Всех. А как же? — Колосов склонил голову набок. — Сестра красивая, я карточку видел у тебя на полке. Артистка, нет? Тоже циркачка? Глазки голубые, как лен, нежные. Придет — узнает, чем у нее братик старший в свободное от цирка время увлекается. Где ночи свои проводит, с какими бабами трахается… Ну? Что смотришь? При папе, маме, коллегах, сестренке откровенничать будем? Рискнешь? Или все же один на один предпочтешь? Со мной пока что?

— Я не могу.., так.., не могу, — Кох указал глазами на диктофон. — Язык не поворачивается.

Колосов снова зло усмехнулся, наклонился к задержанному:

— Ну, ответь мне. Только честно ответь. Ты что — псих, дурак, идиот, больной, полоумный?! Ну? Я тебя спрашиваю! Ты больной, ненормальный? Молчишь…

Нормальней всех вас, скажешь. Мозги в порядке — книжечки читаем-с… Книжечки, — он снова сгреб Коха за грудки. — Ты все мне скажешь, ублюдок. Все Как, что, по какой причине, когда, где, сколько эпизодов…

— Я.., мне трудно об этом говорить, я не могу.., я лучше напишу!

Колосов толкнул его к столу.

— Напишешь? Ладно. — Он вызвал конвой, попросил, чтобы принесли бумаги и ручку.

— Лучше в камере. — Кох затравленно смотрел на конвой. — Я один. Я там.., там напишу. Там!

— Два часа даю тебе на чистосердечное признание. — Никита глянул на часы — одиннадцать. — И запомни — по всем эпизодам полный расклад. И по тем, что раньше были, в других городах, во время Других твоих гастролей. — При этом пущенном наугад пробном шаре Кох побледнел как полотно. — И особенно я хочу прочесть четко и ясно — твои мотивы в убийствах Петровой и Севастьянова Черным по белому прочесть. А также обстоятельства поджога тобой севастьяновской машины. Обстоятельства и мотивы того, как ты разрывал и потом снова зарывал могилы. Обстоятельства и мотивы того, как ты разрубал вырытые тела.

Тут Никита осекся — дикий взгляд… Кох смотрел на него страшно.

— Через два часа, — пригрозил ему Колосов.

И задержанный вернулся в камеру.

Однако в назначенное время Никита в ИВС не спустился. Разговаривал с коллегами из отдела убийств, планировали, что же теперь делать дальше.

В половине второго из ИВС поступил звонок. Услышав новость, Колосов снова, как и после беседы со следователем, свирепо выругался.

— А вы куда смотрели?!

— Да мы же все по инструкции! Товарищ майор, он и содержится пока, как вы приказали, отдельно.

Но откуда же мы знали, что у него силища такая медвежья?

В камере у Коха все эти два часа, как докладывали Колосову конвойные, все было тихо. За ним время от времени наблюдали сквозь «кормушку»: он сидел на нарах, спиной к двери, и вроде бы что-то писал. Но…

Кох действительно обладал большой физической силой. Когда приехала «Скорая», Колосов сам лично осмотрел камеру. Правда, все по инструкции, никаких посторонних предметов. И лампочка под потолком забрана крепкой стальной сеткой. Но.., часть сетки вырвана.

— И как это он ухитрился куском проволоки вскрыть себе вены? — недоумевали врачи «Скорой». — Ведь обыкновенная железка…

Колосов выглянул в коридор: Кох — в лице ни кровинки, с перебинтованными запястьями, в окружении конвоя. Медсестра делает ему в предплечье укол. Оглядел с порога камеру — бетонный пол, заляпанный кровью.

— Никита Михайлович, гляньте-ка, — начальник ИВС протягивал лист бумаги. Алые строчки, даже рябит от них в глазах. Текст был написан кровью и ко всему еще по-немецки! Была даже подпись: Heinrich.

— Ну, как он? Жить будет? — спросил Колосов врача.

— Нас переживет. Правда, суицидные пациенты нередко вторую попытку делают. — Врач оглянулся на Коха, которого уводили конвойные. — Я б на вашем месте перевел его отсюда куда-нибудь.

Никита кивнул. В уме он уже перебирал подходящие СИЗО, при которых имеется тюремная больница.

В кабинете начальника ОВД уже собралась вся опергруппа. Весть о том, что некрофил пытался покончить с собой, вскрыв себе вены, уже разнеслась по отделу — Ну, кто в немецком силен? — спросил у коллег Никита, демонстрируя кровавую записку. Вроде стихи? Он вертел текст. Надо же как мелодраматично — алые чернила Ну, чем тут у нас в Стрельне не новая гостиница «Англетер»? Сам он, напрягая давно забытые познания школьного немецкого, с трудом разобрал лишь первую строку: «Mir war, als musstich graben»…

— Никита Михайлович, у меня знакомая есть, педагогический закончила, учительницей работает, я ей, разрешите, это покажу — она немецкий преподает!

Воронов проявляет инициативу. Лейтенантик оклемался после ночной засады и явился на службу.

Молоток. Колосов протянул ему записку.

— Только обращайтесь аккуратно, это все же вещдок.

— Вот это слово означает вроде «копать», — сказал Воронов.

— Давай звони учительнице своей, филолог! — Колосов начинал злиться. Он чувствовал: события вот-вот выйдут из-под контроля. «Чистосердечного» с первой попытки они от некрофила не добились. Ну ничего, главное, Кох жив. У них еще есть время. И кровавыми соплями он не отделается.

* * *

Без четверти шесть Катя спустилась в розыск.

Странно, начальника отдела убийств она застала в родном кабинете. Никита вернулся из Стрельни. Сидел за столом, читал какую-то книгу. Увидев на пороге Катю, встал, а книгу захлопнул. Она прочла заглавие на обложке — «Судебная психиатрия».

— Никита, кого вы задержали сегодня ночью? — спросила Катя, плотно прикрывая за собой дверь.

Вот так — ни здравствуй, ни привет, а сразу в лоб — кого взяли. Сейчас спросит «за что?» Никита прикидывал, откуда сведения могли просочиться к Екатерине Сергеевне. Воронов, конечно! Какие могут быть тайны у мальчишки, пишущего стихи?

— Ты присядь, пожалуйста, — сказал он. — Хочешь, чтобы я обозначил имя? А зачем? Ведь ты и так его уже знаешь. Катя.

— Я подумала, это какая-то ошибка. — Она села, тревожно глядя на эту «Судебную психиатрию». — Он совершенно не похож на…

— На кого?

— На некрофила, — она произнесла это слово с заметным усилием.

— А на убийцу?

Катя