Первая версия - Фридрих Незнанский

Так рассказала Клавдия Степановна Семенова об убийстве председателя правления акционерного общества «Нефть России» Константинова Льва Адольфовича и его шофера-телохранителя.

Нефтяная война в Москве шла своим ходом.

Количество ее жертв к августу 1994 года исчислялось уже не единицами, а десятками человек. Заказные убийства верхушки нефтяного бизнеса превратились из случаев чрезвычайных в почти обыденные, повседневные.

Я подъехал к Центральному Дому литераторов со стороны улицы Герцена. Теперь она опять называется Большой Никитской, но по старой привычке, да и для краткости ее продолжают «обзывать» Герцена. Конечно, в Герцене ничего плохого нет, кроме того, что, когда его разбудили декабристы, он развернул революционную пропаганду и агитацию, но Большая Никитская звучит как-то более по-московски, патриархально и традиционно.

При входе меня встретила очень строгая служительница, потребовавшая писательский билет. Такового у меня не оказалось, но удостоверение прокуратуры ее вполне устроило.

Знаменитый писательский особняк, как и многие другие прежде престижные места, не избежал новых веяний. В киоске около часов, правда, по- прежнему торговали книгами. Но при входе находился пункт обмена валюты, а справа, в холле, — киоск с расписными платками, гжелью и всякими побрякушками и поделками.

В просторном холле перед рестораном торговали одновременно картинами и офисной мебелью. При мне не покупали ни того, ни другого. Да и как-то странно было представить, что кто-то едет в Дом литераторов покупать мебель.

Меня вообще крайне удивляла такого рода торговля, я никак не мог понять, почему в булочной надо продавать женские сапоги, в парикмахерской — устраивать пункт обмена валюты, а в уличных, пусть и роскошных киосках торговать запредельно дорогой аппаратурой, одеждой и обувью. На улице нужно торговать мороженым и жевательной резинкой, а в булочной хлебом. Может быть, я излишне придирчив, но все же мне кажется, что в моих рассуждениях есть хотя бы минимальная логика. А в безудержной торговле всем и вся таковая начисто отсутствует.

Я прошел через буфет с расписанными разными знаменитостями стенами. За столиками сидели, видимо, живые писатели. Известных среди них я не заметил. Не было, к счастью, и поэта Кочнева. А то я имел бы шанс быть увенчанным титулом «мисс Марпл». Незнаменитые писатели успели уже изрядно приложиться, невзирая на достаточно раннее время — Стивен Броуди ждал меня к четырем часам.

В Дубовом зале публика была явно посолиднее, чем писательская. Очевидно, это были читатели.

Стивен Броуди уже сидел за столиком у стены, сервированным на двоих. Он встал, приветствуя меня. Он лучисто улыбался, всей своей фигурой демонстрируя радость встречи со мной. Я расплылся в ответной улыбке, надеюсь, столь же светлой, искренней, трогательной и столь же лучезарной. Прямо рождественская картинка под названием «Старые друзья наконец-то встречаются вновь после долгой разлуки».

«Турецкий, не сверни от счастья челюсть», — шепнул мне внутренний Турецкий. Похоже, его не умилила прелестная и романтическая встреча «старых друзей». Все-таки он немного циничен, подумал я сам про себя в третьем лице и сразу перестал улыбаться.

— Что вы будете пить? Вино, пиво? Или водку предпочитаете?

— Минеральную воду. Я за рулем.

К нашему столику уже подскочил официант с блокнотиком. Броуди протянул мне меню. И стал советовать, что заказать. Похоже, он был здесь завсегдатаем.

— Я полагаюсь на ваш вкус, — сказал я ему в конце концов.

Броуди очень по-деловому изложил свои пожелания официанту. Тот только успевал строчить в блокнотике.

— Я обычно здесь заказываю много закусок. Они их очень прилично готовят. Раньше я вообще ходил практически только сюда. Потом в Москве появилось довольно много новых ресторанов. Я посетил несколько. Но в результате все равно оказываюсь здесь. Во-первых, повторюсь, здесь хорошо кормят. Во-вторых, нет музыки. В-третьих, бандитов не так уж часто встретишь. Все-таки приятнее обедать, когда над головой не свистят пули.

Броуди улыбнулся самой светлой из своих улыбок.

— А давно ли вы в Москве? — задал я традиционный вопрос, безуспешно пытаясь вспомнить, задавал ли я его при первой нашей встрече в квартире Ричмонда.

Даже если и задавал, Броуди бровью не повел:

— Постоянно уже третий год.

Официант принес тарталетки с паштетом, сыром, креветками. Блюдо с зеленью, оливками и овощами также выглядело необычайно аппетитно. Розовые ломтики кеты перемежались с белыми кусочками осетрины, кое-где желтел лимончик. Икра черная, икра красная были поданы в глубоких розетках. Глядя на этот натюрморт, я внезапно понял, что безумно проголодался.

Броуди, похоже, тоже как следует не завтракал. Ну, а уж не обедал — наверняка. С удовольствием поедая закуски, я не забывал разглядывать своего визави.

На вид Броуди было лет тридцать пять — пятьдесят. Примерно такой же возрастной разброс, как и у секретарши Меркулова. Но если у женщин эта «вилка» вполне объяснима, у мужчин же создает впечатление скорее искусственности, чем моложавости.

Все-таки ближе к пятидесяти, вынес я наконец приговор. Итак, господин Броуди, сорока, скажем, восьми лет, лицо гладкое — и выбрито гладко и вообще такое, нет выдающихся скул или там защечных мешков. Я усмехнулся и объяснил Броуди причину смеха:

— Сырный паштетик очень хорош!

Броуди согласно кивнул, а я продолжил про себя свой словесный портрет, считая, что уж коли он меня пригласил на разговор, то пусть первый и начинает.

Значит, защечные мешки отсутствуют, нос прямой. Узкий, скорее длинный, чем короткий. Невыразительный, в общем, нос. Глаза за стеклами очков в тонкой, похоже, настоящей золотой оправе, светлые, взгляд довольно холодный. Он бы вполне мог сниматься в кино, где играл бы самого себя — сотрудника американского посольства. А если точнее — Центрального разведывательного управления.

— А вот, Александр Борисович, попробуйте икорку. Очень свежая.

Я кивнул точно так же, как Броуди пятью минутами раньше, и подумал: а ведь он меня так же разглядывает, как и я его. Интересно, каким он меня видит? Наверное, я для него типичный московский следователь — высокий, сложен почти идеально, лицо мужественное, в меру загорелое... Женщины, сразу видно, любят. А противники — уважают. Я мужественно расправил плечи.

Или Броуди видел меня совсем иным: голодный советский следователишка, плохо выбритый, с бегающими глазами и непомерными амбициями...

— Я пригласил вас, уважаемый Александр Борисович, вовсе не для того, чтобы сказать, что к нам едет ревизор. Так, кажется, начинается знаменитая пьеса Гоголя?

— Примерно так, но смысл там противоположный. Ревизор-то как раз и едет.

— Ну да, я хотел сказать, что он уже приехал.