Стеклянный дом, или Ключи от смерти - Сергей Устинов

Выматерившись, прапор выскочил наружу и распахнул мою дверь. Держась за живот, я вывалился наружу, а он остался стоять прямо за моей спиной, держа опущенный автомат в левой руке: беспаспортный бродяжка больше не вызывал у него опасений. Мне нужно было принять немедленное решение — или кинуться бежать вдоль темной улицы в надежде уйти проходными дворами, или вступить в ближний бой. Первое было чревато пулей в затылок, второе, по сути, являлось уголовным преступлением, квалифицируемым как нападение на сотрудника милиции. Но нелегкий выбор сделал за меня сам Михалыч. Злобно бормоча сквозь зубы ругательства, он занес над моей поясницей приклад автомата и тем решил дело: в конце концов, всему есть предел, и моему терпению тоже. В последний момент мелькнула ободряющая мысль, что это будет сегодня уже не первое нарушение мной закона, а семь бед — один ответ.

В следующее мгновение, резко развернувшись на пятке, я перехватил руку с автоматом, одновременно головой нанося прапору удар в лицо. Мне показалось, что я боднул лбом стенку, да и реакция противника продемонстрировала, что моя атака достигла цели лишь частично: он оглушенно отпрянул, но оружия из руки не выпустил. Тогда я, наоборот, дернул его на себя, и когда Михалыч вслед за автоматом устремился вперед, встретил его хуком слева в солнечное сплетение. Крякнув, он разинул щербатую пасть, обдавшую меня зловонием, и повис на моем кулаке. Нокдаун.

У его напарника Пшенкина оказалась явно замедленная реакция: лично я бы таких, позорящих наши славные органы, гнал из милиции взашей. Автомат прапора успел перекочевать в мои руки, его хозяин, схватив от меня еще один свинг по ребрам, получил теперь уже нокаут и улегся возле переднего колеса «уазика», а сержант все еще скреб ногтями, пытаясь расстегнуть кобуру своего табельного «макарова». В этом деле я ему помог, предварительно вытащив из машины и положив лицом на капот. Хоть я этому пареньку не причинил никакого физического вреда, бедняга мелко-мелко дрожал и вдруг начал безудержно икать, сотрясаясь всем телом.

— Набери полную грудь и не дыши, — дружелюбно посоветовал я ему. После чего отцепил у него с ремня рацию, снял с нее аккумулятор, вытащил ключи из зажигания машины, собрал все это в охапку с оружием и сказал: — Минут через пять вернетесь пешочком на то место, где меня взяли, найдете там свои манатки.

Добежав до «кадета», я действительно сгрузил все это в ближайшую оставшуюся от дождя лужу, решив тем самым заодно проблему своих отпечатков. Перед тем, как рвануть с места, я с досадой вспомнил про оставшийся в подвале на верстаке пультик от заложенной под бандитский особняк бомбы, с сожалением, впрочем, констатировав, что больше не могу теперь пустить его в ход. Семь из десяти, что мои милиционеры, найдя свои бебехи, не станут никому докладывать о позоре, нанесенном им неведомым бомжом. Да пусть и доложат, не велика беда. Но если сейчас рванет, то завтра меня по приметам будет искать весь город.

Я вдруг почувствовал, что безумно устал. Силы как будто вытекли из меня. Клюя носом в руль, я проехал несколько улиц и где-то в окрестностях Полянки нашел тихий, заставленный машинами двор и там воткнулся в крошечную щель между «Волгой» и забором. Если старшина все-таки отрапортует о своих успехах в отделении, лучше мне сейчас не передвигаться по пустынному городу с риском нарваться на случайный патруль, а дождаться утра в какой-нибудь тихой заводи, вроде этой. Откинув сиденье, я устроился поудобнее, но сон вдруг пропал. А может, наоборот, навалился сзади на плечи, как волкодав, молча и яростно. Потому что я так и не мог понять, сплю ли, брежу ли наяву: это была какая-то гнусная полудрема, куда свалились, как в яму, обглоданные куски истекших безумных суток. Кружились в глазах давешние уголовные оскаленные рожи, темные разрушенные подъезды, грязные гаражи, кладбищенские кресты, ржавые подвалы, шипя и плюясь, пылала огромная, как квасная бочка, паяльная лампа, а последним привиделся старшина милиции Михалыч. Бодро сверкая своей золотой фиксой, он произносил передо мной длинную взволнованную речь, из которой я совершенно ничего не мог понять. И только в самом конце сна догадался, что говорит он на чистой лагерной фене, все время на разные лады склоняя одни и те же слова.

Бризец и гецильник.