Зной - Джесси Келлерман

— Этот сопляк тупее тупого, — сказала девушка. — Никогда ничего найти не может.

— Ну, магазин-то большой, — заметила Глория.

— Дерьмо, да я про все знаю, где оно лежит… четырнадцать и семь.

Приплелся еще один работник магазина — с резиновой шваброй под мышкой и в джинсах из рекламы средства для похудения (Раньше я шестьдесят седьмой размер носила!!!), — взглянул через плечо девушки на экранчик кассы.

— Полин… — простонал он.

— Что? — спросила девушка.

— Нам уж, типа, недели три не платили…

— Со вторника. — И к Глории: — Карточка дебетовая или кредитная?

— Дебетовая.

— Мне столько времени не платили, что я уж забыл даже, как выглядит мое имя на чеке.

Глория улыбнулась, ввела свой ПИН-код.

— Эх, боже ты мой… — Юноша покачал головой и удалился.

— Пидор тупой, — пробормотала Полин.

Глории она нравилась. Полин походила на нее саму в молодости — только ругалась покруче.

— Ну вот, мэм, — сказала Полин, резко отрывая чек от кассового аппарата — точно хирургически удаляя его язык. — В пакетик положить?

— Будьте любезны.

Глория уже направилась к выходу, когда возвратился, неся охапку самых разных фотопленок, Маркус. Увидев Полин и Глорию, он остановился, приоткрыл рот. И, помолчав, спросил:

— Чего случилось?

Полин развернула его на сто восемьдесят градусов и толкнула в спину:

— Унеси это дерьмо, оно нам без надобности, все уже есть под прилавком.

— Ничего же не было, когда я ис…

— Да ты у себя в штанах и собственные яйца за десять минут с фонарем не найдешь.

Над парковочной площадкой возносились в небо, точно архангелы, фонари, распыляя свое сияние в ночном тумане. На другом ее краю весело и расплывчато светилась вывеска игрушечного магазина. А над выездом из парковки висели флаги, безнадежно сообщавшие: ДО РОЖДЕСТВА ОСТАЛОСЬ ДВЕ НЕДЕЛИ. Глория постояла немного на холодном воздухе, гадая, что она будет делать на праздники. Обедать в одиночестве или в семье одной из подруг: Кэти, Джанин, Барб. В последние пять лет она и Карл проводили этот день, подвозя продукты в благотворительный продовольственный фонд его церкви, а под вечер Глория дарила ему новую статуэтку. Так они Рождество и отмечали, скромно и достойно.

А что теперь?

Она положила покупку на пассажирское сиденье «доджа», подрагивая, уселась в него, включила печку. По ветровому стеклу сползали капли росы. Глория разок проехалась по стеклу дворниками, включила двигатель и покатила к Десятой Восточной.

А там разрешила себе повернуть к Бойл-Хейтс.

Идея была во многих смыслах дурная. Последнее, что ей требовалось перед десятичасовой поездкой, это предпринятая в глухую ночь экскурсия по местам, где заезжим водителям и в разгар дня добиться от местных жителей толку не удается.

Но то был ее Район.

Она съехала с шоссе у «Дома Мира», кладбища, на котором когда-то работала Мама. Ворота были заперты, но Глория все равно вышла из машины, чтобы взглянуть на коричневатый, экстравагантно безрадостный храм. Ряды надгробий с вырезанными на них чужеземными буквами подступали к самой ограде кладбища. Тут и тридцать лет назад было тесновато, а теперь, подумала она, могильные камни приходится, наверное, ставить торчком, вертикально.

Как-то раз — Мама тогда только еще начала работать здесь — она, вернувшись домой, сообщила Глории: «Библию написали Евреи». Бившаяся над домашним заданием Глория согласилась с этим утверждением, не понимая, какое отношение оно имеет к ней. Ее и без того перегруженный знаниями разум не ощущал необходимости в накоплении новых, не весьма достоверных фактиков.

Через несколько недель Мама, опять-таки вернувшись домой, сказала: «Евреи и в Мексике жили».

Глория кивнула и углубилась в математическую задачу.

К концу года Мама уже постоянно делилась с ней интересными сведениями о Евреях.

«Евреи жили в Испании, и некоторые из них прибыли сюда с конквистадорами».

«Евреи были очень могущественные».

«Иисус был плотником, но и Евреем в придачу».

Проведя небольшое расследование, Глория выяснила, что все эти познания Мама черпала из регулярных бесед с управлявшим кладбищем раввином. Он часто задерживался на работе до позднего часа, а поскольку никого, кроме Мамы, на кладбище к этому времени не оставалось, они беседовали. Раввин стремился улучшить свой испанский, Мама — свой английский. Минут пятнадцать они говорили на одном языке, а затем переходили на другой.

— Он рассказывает мне про Евреев.

— Полезных тебе английских слов ты в таких разговорах не наберешься, — говорила Глория.

Маму это не заботило. Ее радовала уже сама возможность беседовать с кем-то. Ко времени возвращения домой она была так раздавлена усталостью, что разговаривать с Глорией могла хорошо если несколько минут. А на кладбище раввин встречал ее еще сохранявшей после уборки в домах Бель-Эра какие-то силы: уставшей, но жаждавшей человеческого общения, — в особенности после целого дня, проведенного в обществе миссис Уолден, считавшей, что разговоры с прислугой ниже ее достоинства.

— О чем вы с ним разговариваете?

— Ему все хочется знать. Он спросил, откуда я родом. Я рассказала про Сан-Долорес, про Эстебана, твоего отца. Рассказала, как мы добирались сюда, когда ты еще не родилась.

— Зачем ему это?

— Просто он человек хороший, — ответила Мама.

— Не верю я, что кто-то может интересоваться тобой всего лишь потому, что он хороший человек, — сказала Глория.

— Muchas muchas muchas gracias.

— Ты уверена, что у него нет на уме чего-то дурного?

— Перестань. Он всего лишь любознательный.

— И какого же он мнения о твоих рассказах?

— Ему понравилась история, как я передвигалась автостопом. Сказал, что она напоминает Исход. Я ответила: «Чтобы добраться до земли обетованной, мне потребовалось всего несколько недель, а не сорок лет».

Месяц спустя Мама вернулась домой хихикающей.

— Раввин думает, что я тоже еврейка, — сообщила она.

Глория захлопнула учебник физики.

— Нелепость какая.

— Знаю, но он говорит, что у меня имя еврейское.

— Мария?

— Мендес.

— Я знакома с кучей людей по фамилии Мендес, — сказала Глория.

— Он говорит, это имя носили многие марраны[51].