Тайна перстня Василаке - Анатолий Баюканский

Мы возвратились на Кипр через трое суток. И снова я остался один в знакомой уже комнате. Казалось, вообще никуда отсюда не отлучался, просто привиделось Мертвое море, Иерусалим, живые Божьи глаза — звезды. Я сидел на резном, увитом розами балконе на вилле адвоката и глядел вдаль, на море. Теплое Средиземное море! Среди-земное! Какая точность. Если тут рядом зародились три великие религии, значит, это и есть середина нашей земли.

Если бы не лежащая на тумбочке передо мной рукопись неопубликованного романа о зверобоях, можно было бы продолжить рассуждения о чудесном сне, но… кто-то тихо вошел в комнату. Я обернулся, и теплая пелена разом окутала меня с головы до ног. Ольга Михайловна! Медицинская сестра! Мой добрый гений в этом запутанном для меня царстве. Единственный симпатичный мне человек.

— Здравствуйте, Алексей! — глубоким, завораживающим голосом почти пропела женщина. — Шла мимо, думаю, нужно заглянуть, осведомиться о здоровье. Не помешала?

— Что вы говорите? — Я вскочил с места, галантно поцеловал женщине руку. — Ваше посещение — подарок для меня! Успел подумать: напиши я такую фразу в романе — будет банальность и пошлость, а как сам произнес, будто Лев Николаевич погладил меня по лысеющей голове.

— Будет вам! — по-простому ответила женщина, осторожно присаживаясь на стул, привычно оправила платье. Выглядела Ольга, как всегда, обворожительно — элегантный наряд в нежно-розовых тонах удивительно гармонировал с блеском платиновых волос. — Чем занимаетесь?

— Смешно сказать. С недоумением перечитываю собственную рукопись.

— Зачем? С какой стати? — искренне удивилась Ольга Михайловна. — Если вы считаете, что роман готов, беритесь за следующий. Романы на земле не валяются, особенно хорошие. А правда ли, что когда писатель завершает книгу, она для него как бы умирает, становится чужой?

— Истинная правда! — Я был удивлен этими словами. Обыкновенная медсестра, а как тонко разбирается в литературе. — Писатели — люди со странностями. Например, я, завершаю черновой вариант, прочитываю его по горячим следам и… нет, не бегу в издательство, наоборот, засовываю рукопись в самый дальний ящик стола и забываю о романе, хотя поначалу все в новой книге кажется интересным. Но… следует дать рукописи «отлежаться»., а ее героям придти в себя от изумления, что они творят.

— Первый раз слышу о такой технологии творчества.

— Знаете, Ольга Михайловна, как дозревает сыр до нужной кондиции? После варки на него набрасываются мириады микроорганизмов и «доводят» сыр до нормы.

— Фу! Какая мерзость! — притворно поморщилась женщина. — Больше никогда сыр есть не стану, но… романы — не сыр.

— Ах, да! — спохватился я. — Однажды я вспоминаю о «дозревающем» романе, достаю его из стола и… тут-то и начинается настоящая работа, шлифовка, ибо все прежде написанное и казавшееся чудесным на поверку оказывается фальшью, бредом, сплошной чепухой. Сначала появляется желание выбросить рукопись на помойку или сжечь, как это сделал Гоголь с «Мертвыми душами», но… пересиливаешь себя, садишься за письменный стол и, как говорят скульпторы, начинаешь отсекать от куска гранита все лишнее… Извините, я путано говорю, вы меня смущаете.

— Смущаю? Не ожидала, — Ольга Михайловна одарила меня обволакивающей улыбкой, — кстати, я не писатель, однако и у меня подобное случается. Под вдохновение принимаю, казалось бы, гениальное решение, но когда остыну, вижу: сморозила глупость.

Хорошо, что я вовремя удержался от вопроса, который мог бы спугнуть, насторожить женщину, мол, какие такие гениальные решения должна принимать обыкновенная медсестра? Дураку понятно: Ольга Михайловна — редкость. Обычно красивая женщина, как правило, не больно умна, и наоборот. А в ней удачно и счастливо сочетались ум и совершенная славянская красота.

— Представляю, как вам здесь тоскливо! — не дождавшись от меня инициативы, сказала Ольга Михайловна.

— И не только здесь, — признался я, — внешне, кажется, моя жизнь наполнена и значительна, а на деле — скучна и малоперспективна. А вы, как живете в этих трижды благословенных краях?

— Главное, свободна, как птица! Только наша бывшая родина придумала паспорта, прописки, трудодни, жизнь на положении рабов, чудно и страшно, мои бедные родители-крестьяне не имели вообще не только документов, но и права переехать в город по своему желанию. Мы исполнили свою заветную мечту. Да и кто это выдумал, будто человек обязан жить там, где родился? Мы — граждане мира, даже птицы перелетают с места на место.

Я слушал ее, затаив дыхание, слабо вникая в смысл сказанного ею. Присутствие этой женщины удивительнейшим образом действовало на меня, прожженного холостяка, успокаивало, даже заставляло смущаться, чувствовать себя глуповатым.

— Как поживает ваша дочь?

— О, вы даже про дочь помните? — искренне удивилась Ольга Михайловна. — Я и обмолвилась-то о ней, помнится, одной фразой. Слава Богу, она тоже вполне обеспечена. На родине, на Украине, Полине была уготована участь миллионов ее сверстниц, а тут… полная свобода выбора. Дочери так много хотелось, но она, гордая, отказалась от материальной помощи, сама вышла замуж, освоила и довольно неплохо греческий и новогреческий языки. Недавно у Полины родился второй сын. Но… у дочери своя жизнь, у меня своя.

— Судя по вашим рассказам, вы хорошо тут устроились? Вы счастливы?

— Говорят, для полного счастья нужны три условия: американское жилище, китайская кухня и… русская женщина, — улыбнулась Ольга Михайловна. — Перефразируя последнюю часть, выходит, кроме кухни и жилища, нужен и русский мужчина. — Женщина лукаво взглянула на меня и принялась энергично помешивать серебряной ложкой кофе. — Любой мужчина был бы безумно счастлив иметь такую женщину, — робко заметил я.

— Слушайте, писатель, — веселые бесенята запрыгали в глазах Ольги Михайловны. — Вы что, переспать со мной хотите, или… всерьез ухаживать собираетесь?

Я опешил от столь неожиданной смелости. Фраза была явно не из ее лексикона, но… кто в состоянии заглянуть в душу женщины?

— Зачем вы так? — смущенно спросил я. — Неужели богатство — ключ к вседозволенности? Лучше объясните, с какой целью вы так часто появляетесь в доме этого господина… Эдуардаса?

— Может, я его любовница? — Ольга Михайловна явно поддразнивала меня. Это, наверное, забавляло ее. Возможно, и мне не стоило задавать подобные вопросы. — А чему удивляетесь? Думаете, Эдик молод для дамы бальзаковского возраста? Эх, наивный вы человек, писатель.