Современный зарубежный детектив-7. Компиляция. Книги 1-19 - Ребекка Занетти

Похоже, Монтекьеса собирался пресечь эту опасность в зародыше. Следующие пять минут прошли в гробовой тишине, только стук столовых приборов отражался от стен. Кавелли постарался рассчитать так, чтобы закончить трапезу одновременно с хозяином. Равнодушно отодвинув от себя тарелку, Монтекьеса обратился к секретарю:

— Спасибо, Мариано, вы мне сегодня больше не нужны, нам с монсеньором Кавелли нужно кое-что обсудить.

Мариано поднялся. Было очевидно, что делает он это с крайней неохотой.

— Тогда доброй ночи, падре, — проговорил он тонким голосом, лишенным всякого выражения.

Впервые за весь вечер он вообще заговорил. Затем склонился над рукой Монтекьесы и поцеловал ее. Тот принял это как должное. Кавелли не поверил своим глазам: он знал, что последователи Хосемарии Эскривы проявляли почтение к учителю именно таким образом, но это было десятилетия назад. Сейчас даже папа выражал неудовольствие, когда кто-то пытался проделать нечто подобное. Но здесь этот обычай все еще жил и процветал. Мариано неуверенно улыбнулся начальнику, тщетно пытаясь поймать его взгляд, затем резко поклонился в сторону Кавелли и исчез за той самой дверью, откуда выходила горничная.

Монтекьеса подождал, пока закрылась дверь. Затем он открыл хьюмидор, достал из него две сигары, обрезал их тонкими сигарными ножницами и вручил одну из них Кавелли. В его глазах, наверное, это означало что-то вроде особой награды. То, что его собеседник мог и не курить, казалось, ни на мгновение не приходило ему в голову. Совместные посиделки в клубах сигаретного дыма — не самый плохой способ добиться взаимопонимания, и Кавелли счел разумным не отказываться. Монтекьеса протянул ему тяжелую зажигалку.

Пока Кавелли раскуривал сигару, он обратил внимание на бандероль[249]. «Дукадо» — еще один намек на Испанию[250]. Невольно он покосился на Монтекьесу, чтобы еще кое в чем убедиться. Действительно — на правом рукаве пиджака хозяина дома отсутствовала одна пуговица. Этот человек — почти идеальная карикатура на членов «Опус Деи». «Дукадо», отсутствующая пуговица на рукаве пиджака, особая формула для приветствия — все это секретные опознавательные знаки организации, но Кавелли никогда не встречал членов «Опус Деи», которые использовали бы больше одного за раз, если вообще использовали.

Что Монтекьеса хотел доказать? Что он истинный верующий, идеальный католик? Нет, скорее всего, так он подчеркивает свою причастность к великим идеям. Может, это и есть его слабое место? Он беспокоится, что поздно ощутил призвание? Что, по его нынешним моральным меркам, он десятилетиями вел грешную и безбожную жизнь? И это раскаянье — это чувство, что многое уже невозможно исправить, — сделало его таким фанатичным?

У Монтекьесы был собственный ритуал, связанный с раскуриванием сигары. Он сделал глубокую затяжку и выпустил дым в воздух. Часы на стене пробили восемь раз.

Он поднялся.

— Я готов, пора начинать. Уже поздно, а мы здесь ложимся спать раньше, чем обычно. Святой отец потребовал доказательства того, что я смогу претворить в жизнь наши планы. И он их получит.

XVII

Уже час Кавелли сидел с Монтекьесой в его кабинете, не менее роскошном, чем все остальные помещения огромного дома. Обшитые деревянными панелями стены, портреты святых в драгоценных рамах, а напротив огромного письменного стола из палисандрового дерева, естественно, — ростовой портрет Хосемарии Эскривы.

Сначала Монтекьеса долго показывал ему фотографии биологической лаборатории, затем многостраничную работу, написанную неким доктором М. де Лукой, о разработке модифицированной чумной бактерии. На первый взгляд, исследование казалось убедительным, хотя Кавелли совершенно не разбирался в бактериологии. К своему ужасу, он понял, что во всей этой информации нет самого главного — нигде, ни в научной работе, ни на фотографиях — нет подсказки, позволяющей понять, где именно находится эта лаборатория.

Кавелли мастерски изобразил разочарование.

— Не поймите меня неправильно, для меня все это выглядит очень убедительно, но я не ученый. Эта лаборатория с таким же успехом может быть одной из ваших научных станций по разработке новых удобрений, а мне не хватает компетентности, чтобы это понять. Я бы хотел, чтобы прежде, чем святой отец сделает свое заявление, он обладал всей полнотой информации. Но для этого мне нужна ваша помощь.

Монтекьеса с готовностью кивнул.

— Что вы предлагаете, монсеньор?

— Ну, если бы я мог когда-нибудь посетить вашу лабораторию, то…

— Это вам никак не поможет, — Монтекьеса перебил его на полуслове. — Если вы ничего не понимаете в химии, то для вас одна лаборатория будет похожа на другую.

Резким движением он засунул научный труд и фотографии обратно в просторный встроенный сейф, из которого ранее их извлек. Он тяжело дышал, лицо его раскраснелось, по всему было видно, как он раздосадован, что вообще показал эти материалы. Затем он снова взял себя в руки.

— Вы совершенно правы, монсеньор, ваш долг перед святым отцом — получить от меня нечто такое, что сможете предъявить как неопровержимое доказательство. Но поймите, есть вещи, которые я не могу доверить даже римскому папе. Это ненужный и высокий риск: кто сможет мне гарантировать, что информация, пусть даже случайно, не попадет в чужие руки?

Он снова подошел к сейфу и что-то извлек из него. Затем повернулся к большому телевизору, который смотрелся совершенно инородно в старинном интерьере. Теперь Кавелли разглядел, что в руках Монтекьеса держит два DVD-диска; мгновение он, казалось, обдумывал, какой из них выбрать, а затем неуклюже вставил один из них в проигрыватель под телевизором и нажал на кнопку. Кавелли завороженно уставился на экран.

В первый момент видео было похоже на чью-то любительскую съемку во время отпуска. Камера запечатлела силуэты южного города, зеленые пальмы и старинные церквушки. Затем показалась гора Пан-ди-Асукар — Сахарная Голова. Итак, это Рио-де-Жанейро. Кавелли почувствовал беспокойство. Он догадывался, что сейчас произойдет. Далее камера медленно развернулась на сто восемьдесят градусов, и перед ним возник порт, в котором стояли на якоре несколько больших пассажирских судов. Изображение одного из кораблей стало увеличиваться до тех пор, пока не стало видно его название — «Фортуна». Самые худшие ожидания Кавелли подтвердились.

Камера переместилась к трапу корабля. Очевидно, оператор не хотел снимать никого из персонала. Возможно, он боялся, что это запрещено, или не желал привлекать к себе внимание. Некоторое время, пока он шел по палубе, в кадре виднелась только пара светло-коричневых мужских туфель. Но вот показалась лестница, первый этаж был аккуратно устлан линолеумом, второй — узорчатым ковром. Камера приблизилась к маленькому стеклянному лифту, двери которого тут же открылись, а затем оператор зашел внутрь. В кадре быстро промелькнули все семь этажей, а холл внизу становился все меньше и