Пока любовь растворяется в воде - Фульвио Эрвас

решили пойти ночью и стереть со стены изображение Девы Марии, созданное Аишей, но что-то пошло не так. Спрейфико с агентом Белладонной навестили этих типов и нашли одного из них с поцарапанным лицом, что само по себе выглядело как признание. Их только что доставили в полицейский участок для допроса. Голос докладывавшего обо всем этом агента Спрейфико вибрировал от радости.

— Инспектор, мы выжмем из них признание, вот увидите!

— Спрейфико, не забудь: не стоит упоминать аудиозаписи. Ты понимаешь, о чем я?

— Инспектор, не беспокойтесь, я прекрасно знаю, что нельзя шпионить за гражданами.

— Вот именно. Добивайтесь чистосердечного признания.

— Будет сделано, инспектор.

С наполненным наполовину бокалом вина и увесистой папкой в руках Стуки подошел к столику, за которым сидела задумавшаяся о чем-то Аиша. Инспектор сел рядом с девушкой. Он достал из папки фотографию Витторио Фортуны, а из своего бумажника — фотокопию удостоверения личности Беатриче Бельтраме, полученную от Микеланджело. Стуки положил их перед Аишей.

— Как по-твоему, эти люди знали друг друга?

Аиша взяла в руки две фотографии и повернулась к окну, чтобы рассмотреть их получше.

— Они много раз разговаривали друг с другом.

— Ты в этом уверена?

— Да.

— Имя женщины тебе назвала синьора Фортуна?

— Нет.

— Если ты еще раз скажешь, что это была Мадонна, знай, что я тебе не верю.

— Мне сказал синьор Витторио.

Антимама!

— Ты шутишь?

Девушка равнодушно пожала плечами.

Слегка озадаченный и с легким чувством раздражения Стуки заплатил за сэндвич для Аиши и, выйдя из таверны, стал прохаживаться под арками, что-то бормоча себе под нос. В этот момент зазвонил его сотовый телефон.

— Инспектор! В доме мы нашли только записную книжку. Никакого пистолета, — услышал он голос Ландрулли.

— Даже пневматического?

— Нет. Мать Бельтраме сказала, что ее муж сам избавился от пистолета перед смертью, много лет назад.

— Великолепно! Как они на это отреагировали?

— Старая Бельтраме обвинила нас в том, что мы покрываем этого убийцу Бенвенью. Как она нас только не называла! Она кричала, что в этой стране нет справедливости.

— Ну еще бы! А Беатриче? Как она себя вела?

— Она сказала, что нам должно быть стыдно. Больше ничего.

— Она нервничала?

— Не очень. Мне даже показалось, что наш приход ее не особо удивил.

— Хорошо. Теперь отправьте агента Сперелли на помощь Спрейфико, разбираться с сатанистами. Скажи ему, что я в него верю. Записную книжку Аличе оставь на моем письменном столе, а сам сходи к Бенвенью. Попытайся подробно разобраться в его отношениях с Витторио Фортуной после исчезновения синьорины Бельтраме. Намекни ему, что в него стреляла учительница Бельтраме, и как бы между прочим поинтересуйся, собирается ли он на нее заявить. А еще постарайся выяснить, были ли знакомы Витторио Фортуна и Беатриче Бельтраме. Спроси у Леонарди, известно ли нам, какая машина была у сестры Аличе десять лет назад. И не забудь сказать Бенвенью…

И Стуки что-то прошептал полицейскому агенту на ухо.

— Ты все запомнил?

— Инспектор, можете на меня рассчитывать.

Сатанисты капитулировали к вечеру. Во многом это была заслуга агента Сперелли, который так яростно стучал кулаком по столу, что тряслись стены, а также его привычке по поводу и без повода упоминать анализы ДНК. Первым он загнал в угол мастера по ремонту газовых котлов, того, у которого было расцарапано лицо. Сперелли заявил, что анализ ДНК биологического материала, обнаруженного под ногтями жертвы, станет неопровержимым доказательством его вины, и посоветовал сотрудничать со следствием. Тогда, возможно, получится рассмотреть версию о непредумышленном убийстве. Ведь понятно, что они не хотели убивать синьору Фортуну. Мужчина вспомнил о своих клиентах, прикинул, через сколько лет он сможет вернуться к работе, и согласился с доводами полицейского.

В ночном выпуске новостей уже полным ходом рассказывали о блестящем раскрытии жестокого убийства. Хвалебные речи в адрес следователей, заявления комиссара Леонарди, и на этом — всем спокойной ночи.

Стуки выключил телевизор. Сразу после ужина инспектор отвез Аишу к ее родителям. «Хотя бы на несколько дней, — как сказал себе Стуки. — С полицейской охраной у дома она там точно будет в безопасности». От Ландрулли новостей пока не было. Стуки лег на кровать и открыл дневник Аличе.

Рисунки женщины были довольно остроумны и весьма красноречивы: насекомые с человеческими чертами, в одежде и без, с физическими недостатками, обнажающими уродства души изображенных мужчин. Под каждым рисунком Стуки заметил непонятные сочетания букв или цифр. Инспектор предположил, что некоторые числа могли быть датами начала или окончания отношений, а аббревиатуры представляли собой какой-то загадочный код, и, вероятно, ни мать, ни сестра Аличе так и не смогли его расшифровать. Изображения были забавными, язвительными, злыми, но в то же время в них чувствовалось сострадание. Многие мужчины обладали неоспоримыми недостатками, космическими пустотами, глубиной, измеряемой в нанометрах. Стуки поймал себя на мысли, что начинает понимать, как эти наблюдения Аличе смогли настолько увлечь ее сестру, что та затерялась в этом мире карикатурных мужчин и в океане воды, растворяющем поддельную любовь, как написала Аличе под своими рисунками.

Елена пригласила Стуки на ужин, но он попросил ее прийти к нему домой. Услышав на лестнице легкие женские шаги, инспектор подождал, пока Елена позвонит в дверь. Стуки помедлил еще несколько секунд, надеясь, что соседки на этот раз все хорошо рассмотрят и прекратят за ними шпионить хотя бы на время. Все они нуждались в спокойствии и возможности расслабиться. «Всем нам сейчас необходимо немного тишины», — подумал Стуки.

Елена рассказала инспектору, что уже несколько дней Микеланджело был просто неуправляемым. Все ему было не так. Мальчик постоянно заводил разговор о своем отце, об украденном времени и о других странных вещах.

— Помню, в университете мы решали невероятно сложные задачи Сен-Венана[35] с девятью переменными. Интересно, а сколько переменных в жизни? Наверное, так много, что не имеется даже решений.

— Микеланджело немного странный, — шепнул ей на ухо Стуки.

Ему хотелось, чтобы Елена продолжала говорить — инспектору нравилось, когда она рассказывала ему о сыне. Стуки лег на диван — мужской вариант спасательной шлюпки.

23 ноября. Вторник

Ландрулли сидел с Джакомо Бенвенью до полуночи, пока тот все ему не рассказал. Как Стуки и предполагал, известие, что в него стреляла, пусть даже холостыми, лично синьорина Бельтраме, а не какой-нибудь нанятый за несколько евро косовар, сильно встревожило иглотерапевта. Мужчина внезапно и с болезненной ясностью осознал то, о чем раньше лишь смутно догадывался: мать и сестра Бельтраме испытывали к нему жестокую и непреходящую ненависть. Бенвенью понял, что все эти годы он пребывал в иллюзии, полагая, что их неприязнь со временем исчезнет, как затухающий условный рефлекс или та самая игра в козла отпущения, которая так популярна и никогда не выходит из моды. На деле иглотерапевт столкнулся с чувствами сложными, как множественные переломы, и плотными, словно застарелые грыжи. Именно поэтому Джакомо Бенвенью и решился рассказать все вплоть до последней запятой этому полицейскому-неаполитанцу — слегка неуклюжему, но настойчивому и методичному. После этого Бенвенью ощутил невероятную легкость — так, наверное, чувствовали себя его пациенты, когда он втыкал длинные иглы в узлы их энергетических меридианов, направляя потоки позитивной энергии.

Ландрулли несколько раз перечитал свои записи. Полицейский агент представил, как инспектор Стуки будет слушать его, впитывая информацию, словно морская губка воду, и отфильтровывая каждую деталь. Если инспектор сказал «мы почти у цели!», значит, действительно оставалось совсем чуть-чуть и, кто-знает, может быть, то немногое, чего не хватало, и было сейчас в его записях. Ландрулли блаженно улыбнулся.

Они договорились встретиться на площади Синьории, на углу