Клара и мистер Тиффани - Сьюзен Вриланд

Было уютно, мы оба спокойно работали, погруженные в наши рисунки, но осознающие присутствие друг друга. Через некоторое время карандаш Джорджа выпал из его руки, голова опустилась, глаза закрылись. Бедняга. Я заставила его подняться и добрести до постели, сняла с него башмаки. Он свернулся клубочком, а я набросила на него одеяло.

Я осознала, что никогда в жизни никого не укутывала одеялом. Разве это не естественно — поцеловать человека на сон грядущий, после того как поправишь ему одеяло? Я наблюдала за ним, пока не удостоверилась, что он мирно спит. Бахрома его черных ресниц, точно таких же, как у Эдвина, застыла, не шелохнувшись. Я медленно наклонилась и почувствовала, что его щека горит жарче, чем обычно, под моими медлящими губами. Каким-то необъяснимым исцеляющим образом я не увидела измены Эдвину в том, что целую Джорджа.

С тех пор как мы перешли на контрактную систему, темп работы ускорился, и мне приходилось делать разработки быстро, чтобы идти впереди девушек. Наборщики подбирали стекло, не мудрствуя лукаво над каждым куском, чтобы заработать побольше денег. Если подбор оттенков будет принесен в жертву скорости, такая практика примет опасный оборот, поэтому требовался надзор с моей стороны. Тем временем резчики стремились получить высокую оценку наборщиков. Берти Ходжинс могла обработать триста тридцать кусков за день, а мисс Берн — триста пятьдесят, изумительная скорость. Мне нравилась эта бурная деятельность, но совершенно не доставляло удовольствия выступать в роли спортивного тренера, подгоняющего их. Когда я встречалась с мистером Митчеллом в коридоре, то отводила взгляд, притворяясь погруженной в мысли.

Мозаика для Принстонского университета еще не была готова, когда мистер Тиффани выдал нам новый заказ: сделать мозаику в поминальной часовне в честь Джепты Уэйда, основателя «Вестерн юнион телеграф кампани». Основной проектировщик витражей под руководством мистера Тиффани, Фредерик Уилсон, подготовил предварительные рисунки с длинной процессией фигур, иллюстрирующих «Ветхий Завет» и «Новый Завет», еврейских и христианских, на двух двадцатипятифутовых панелях. Академический характер этих мозаик претил мне, но нравился размах работы: надлежало подобрать, порезать и закрепить триста квадратных футов небольших стеклянных кусочков. Такой огромный объем мог связать нам руки на остаток года, если наступит период затишья с заказами на витражи.

Мой отдел усох. Корнелия уволилась, жалуясь, что работа стала слишком непосильной для нее, потеряла я и Люси Минник, когда та вышла замуж за печатника. Недавно ушли две из первых шести девушек: Грейс де Люз занялась керамикой, а Элла Эгберт щеголяла обручальным кольцом на руке. Каждая из них была ощутимой потерей. Я металась в поисках замены. Резка для новой мозаики была бы идеальной школой для обучения новых девушек, поскольку подразумевала просто изготовление одного прямоугольного кусочка за другим.

За ужином я поинтересовалась у Хэнка, есть ли способные девушки на курсах в «Художественном и образовательном союзе Ист-Сайда», где он преподавал.

— Способные? Как же, есть. Ольга София Липска, полька лет четырнадцати. Обязательное школьное обучение отсутствует, зато одарена исключительно. Я хотел бы продержать девушку подольше, чтобы увидеть, созреет ли ее самобытность до уровня ее мастерства в рисовании. Если отдам ее вам, она станет подражательницей Тиффани.

— Это не так уж плохо, Хэнк.

— И все-таки я предпочел бы сохранить девушку до тех пор, пока ее семья в состоянии прожить, не посылая дочь работать.

— Ты собираешься заставить меня ждать, когда человек нужен мне сейчас.

— Мне доставляет большое удовлетворение поощрять и обучать художников из иммигрантских семей, чтобы они творили на основании своего собственного опыта. В конце концов искусство иммигрантов Нижнего Ист-Сайда может стать более американским, нежели творчество художников, проучившихся в школе «Метрополитен» и других академиях искусства.

— Вы имеете в виду изображения этих ужасных домов съемного жилья и урн для окурков? — вмешалась миссис Хэкли.

— Не только. Красота имеет много обличий. Скорее это вопрос чувствительности, нежели объекта. Я не могу не думать о том, на что была бы способна эта польская девушка, если ее наставить на путь истинный. Нет, я пока не могу выпустить ее из-под своего крыла.

— А что, действительно можно обнаружить талант у четырнадцатилетнего подростка? — удивился Бернард.

— Да. Но трудно предсказать, будет ли эта Божья искра гореть с достаточным постоянством, чтобы выжить в этом мире, — вздохнул Хэнк.

— И кто же может стать художником?

— Что касается визуального искусства, то это человек, который испытывает наслаждение от длительного и глубокого созерцания определенного предмета или объекта, пока не увидит, каким образом его форма может быть передана в палитре оттенков, и который может воссоздать эту форму на плоской поверхности, — разъяснил Хэнк.

Бернард помолчал, предавшись еде, потом спросил:

— Так это всего-навсего вопрос изучения технических приемов?

— Не торопитесь, — предостерег его Дадли. — Это свойственно человеку, который желает поделиться своим удовольствием от лицезрения мира как эстетического явления, что-то вроде непрекращающегося зрелища из цветов и линий. Он полагает, что воссоздает из мира то, что обладает силой возбудить мысли или чувства человека.

— Вы хотите сказать, созерцание объектов искусства может сделать человека высокоморальным? — Миссис Хэкли уставилась на Дадли поверх кусочков картофеля на своей вилке. Вопрос, чреватый подвохом.

— Если только он открыт к этому, потому что искусство облагораживает его душу, делает более ценящей все, более чувствительной и сопереживающей, — убежденно провозгласил Дадли.

— Высокие требования, — задумчиво изрек Бернард. — Хотя я знаю кое-кого, кто мог бы подойти по техническим требованиям. Сестра моего посыльного из конторы. Их отец — литограф, и она прилично рисует. Девушка делает рождественские открытки, а отец их печатает. Я покажу вам ту, что получил в этом году.

— Сколько ей лет?

— Моложе брата, а ему девятнадцать.

— Если ей уже восемнадцать, то это — проблема. В таком возрасте девушки остаются на несколько лет, а потом увольняются, чтобы выйти замуж. Иногда их радости настолько незамысловаты, что стоит мужчине только взглянуть на них, и они тают. Один поцелуй — и прощай работа, а мне приходится обучать новых.

— Разве они не могут остаться?

— Политика Тиффани. Никаких замужних женщин в студиях.

Его лицо омрачилось настолько, что приобрело рассерженный вид.

— Ладно, присылайте девушку. Я дам ей пробное задание.

Тереза Баур явилась в студию с длинным, кобальтово-синим боа из перьев, наброшенным поверх блузки, — темноволосая, небольшого роста, с хитро бегающими глазками, гордая принесенными с собой рождественскими открытками. От нее веяло самоуверенностью, по дешевке купленной у «Вулворта» за пятнадцать центов.