Посох двуликого Януса - Александра Маринина

– А Пашутин?

– Я же хозяйка, значит, предложила бы ему самое удобное место. Диван или кресло.

Евгений тут же уселся в кресло, вытянул длинные ноги и весело глянул на Наяну.

– Тебе в голову не приходит, что они могли просто разговаривать? – спросил он лукаво.

– О чем?

– Да о чем угодно! Мы же с тобой постоянно разговариваем, и вроде бы тебе не скучно. Значит, и они могли точно так же беседовать. Или ты считаешь, что при такой разнице в возрасте уже нет общих тем для обсуждения? То есть у нас с тобой есть, а у них, стало быть, нет?

Наяна уселась за стол, разложила все необходимое для занятия. Внутренний голос подсказывал, что Бочаров на что-то провоцирует ее, но она никак не могла взять в толк, на что именно. Ей хотелось оправдать его ожидания и в то же время было страшно выглядеть дурой.

Она молчала, и пауза слишком затянулась.

– Что ты сейчас чувствуешь? – негромко спросил Евгений.

Она ответила сразу же и без малейших колебаний:

– Я чувствую неловкость.

– Почему?

– Потому что вы – мой гость, и я вроде как обязана вас развлекать, а я совсем ничего про вас не знаю, поэтому не могу представить, что могло бы быть для вас интересным. Я даже не знаю, что вам предложить: поесть или просто чаю выпить.

– Отлично. Теперь давай попробуем разобраться с мыслями и чувствами Пашутина. Я – одинокий мужчина пятидесяти шести лет от роду, пенсионер, точнее – отставник, у меня две бывших жены и дочь, с которой я почти не вижусь. Молоденькая хорошенькая соседка попросила меня помочь в деле, о котором я мало что знаю. Разумеется, мне не хочется оплошать, не хочется выглядеть в ее глазах никчемным стариком. Но при этом я понимаю, что мы с ней – принципиально разные, поколенческие различия поистине огромны, и очень, ну просто очень велика вероятность сделать или сказать что-то такое, что в глазах юной девушки будет выглядеть глупым, неуместным, нелепым. Ситуация для меня совершенно новая и абсолютно непонятная. Согласна?

Наяна кивнула.

– Да, похоже, что так.

Бочаров протянул руку, взял лежащий на подоконнике блокнот, выдрал из него два чистых листка, один протянул Наяне:

– А теперь молча напиши свой ответ: как бы вел себя Пашутин. Я тоже напишу свой вариант, потом сравним.

– Зачем? – удивилась Наяна.

– Вот и узнаем, насколько одинаково мы с тобой мыслим. Или, наоборот, насколько неодинаково.

В голове у Наяны тут же завихрился рой вопросов, на которые не было ответов. Если они думают одинаково, это хорошо или плохо? Евгению нравится общаться с теми, кто думает и чувствует так же, как он? Или, наоборот, ему скучно с теми, кто похож на него, и он предпочитает непохожих, с которыми можно спорить и что-то обсуждать? Ведь с единомышленниками особо не пообсуждаешь, к чему слова, если оба согласны с оценкой и с выводом. Что это за игра, которую он придумал? Какова ее цель? А чего хочет она сама? Понравиться Бочарову? Тогда что для этого нужно, совпасть или оказаться на противоположной стороне? Что ей делать, написать то, что она думает на самом деле, или выдать что-нибудь невероятное, такое, какое Евгению и в голову не придет? Показать нестандартность мышления, оригинальность, неповторимость? И, в конце концов, как же все-таки повел бы себя Юрий Константинович Пашутин?

Евгений уже написал свой вариант, сложил листок пополам и положил на стол.

– Я еще не готова, – виновато пробормотала Наяна.

– Ничего, я подожду, – спокойно ответил он. – Мне проще, я ведь мужчина примерно того же возраста и тоже одинокий. А ты молодая девушка, тебе сложно представить себя на месте Пашутина, тебе нужно время, чтобы настроиться. Не торопись, мы никуда не опаздываем.

Да не нужно ей время, чтобы настроиться, ответ Наяна уже сформулировала. Вопрос только в том, что написать. После вечеринки у Анны Витальевны прошло два дня, в течение которых у них с Бочаровым не было ни одного занятия: по расписанию эти два дня отводились на «подвал» с полной тренировочной нагрузкой, чтобы проверить степень готовности к Тоннелю. Во время тренировочной нагрузки человека помещали в специальную капсулу, которая в точности имитировала Тоннель, и смотрели, насколько быстро идет восстановление. Проводились и тестирования с неполной нагрузкой, но обычно в самом начале подготовки, чтобы составить план тренировок и медицинского наблюдения. Полную нагрузку начинали давать уже позже, да и то не всем.

Вот и получилось, что после того, как Бочаров посадил Наяну в такси, они до сегодняшней встречи больше не виделись и не разговаривали. И все это время Наяна чувствовала себя… то ли не в своей тарелке, то ли еще как-то, она не смогла бы объяснить в точности. Наверное, именно такое состояние называется смятением духа. Она то вызывала в памяти голос Евгения: «Потому что там была ты», то яростно гнала от себя это воспоминание, с которым просто не знала, что делать. И сейчас столкнулась лицом к лицу с очень коротким и ясным вопросом: она хочет ему понравиться или ей все равно?

Ответ пришел сам собой, и был он таким же коротким и ясным. Ясным просто до ужаса.

Наяна вздохнула, взяла ручку, придвинула к себе листок и написала: «Пашутин принес бы с собой книгу и молча читал, чтобы не напрягать хозяйку и не втягиваться в разговоры». Вот и все. И пусть Евгений думает о ней что хочет, а врать и притворяться она не станет.

Они молча обменялись записками. Сердце Наяны выпрыгивало из грудной клетки от внезапно охватившего ее страха, она даже не смогла с первого раза развернуть листок Бочарова. «Мне не о чем с ней разговаривать, поэтому я принес с собой книгу».

Наяна с трудом оторвала глаза от написанных Бочаровым нескольких слов.

– Мы с вами совпали? – робко спросила она. – И что это означает?

– Ничего. Не означает ничего, кроме того, что ты – удивительная. Ну что, продолжим наш эксперимент?

«Ты – удивительная». Он сказал это так легко, так обыкновенно, словно отвечал на вопрос, наливать ли ему кофе с молоком или со сливками. И тут же заговорил про эксперимент. Наяне казалось, что земля уплывает из-под ног, что она перестала понимать логику происходящего и больше не может держать равновесие. Однако уже через пару минут она втянулась, разговор пошел, как и прежде, оживленно и свободно, и время до конца занятия пролетело, сжавшись в ее восприятии до нескольких секунд. Потом они еще целый час сидели в кафе