Когда она вернулась - Люсинда Берри

– Что с малышкой? – поинтересовалась я. – С ней все в порядке?

Нам сообщили, что пол младенца – женский, но они и сами знали ненамного больше. Никто не знал ее имени, а Кейт ни с кем не разговаривала. Она не произнесла ни слова с тех пор, как ее доставили в больницу. В машине скорой помощи Кейт пришлось сделать укол успокоительного, поскольку, когда двери начали закрываться, с ней случился припадок, и она попыталась выпрыгнуть. С тех пор она молчала. Лекарство ее не просто успокоило – оно ее выключило.

Один из стоявших у стены врачей, как по команде, выступил вперед.

– Наши специалисты – команда квалифицированных врачей-педиатров – провели комплексное обследование ребенка. За исключением некритичного обезвоживания и пары царапин, девочка совершенно здорова.

Издав вздох облегчения, я покосилась на Скотта, чтобы увидеть его реакцию. До сих пор он ни словом не обмолвился о ребенке. Сейчас же Скотт весь обратился в слух.

– Мы можем увидеть Кейт сейчас? – спросил Скотт.

Маркос утвердительно кивнул.

– Однако я должен предупредить вас о ее состоянии. Нам доподлинно не известно, через что ей пришлось пройти, однако состояние ее тела свидетельствует о том, что пройти Кейт пришлось через многое. За годы отсутствия она сильно постарела. Где бы она ни обитала и что бы ей ни пришлось претерпеть, это было жестоко.

Под столом Скотт сжал мою ладонь.

– Мы справимся, – сказал он вслух.

Глава 5

Эбби

Сейчас

Папа опустился на колени рядом со мной. Они с Мередит последними покинули помещение. Кроме Маркоса, все остальные уже разошлись.

– Почему бы вам не предупредить и ее о том же? – возвышаясь над нами, проговорил подошедший Маркос. Своими широкими плечами и рельефной грудью он напоминал мне парней из нашей школьной футбольной лиги. По тому, какой дискомфорт доставляло ему мое присутствие, можно было сделать вывод, что детей у Маркоса не было.

Папа обнял меня за плечи. Глаза у него были влажные.

– Мама через многое прошла, и теперь ей потребуется время, чтобы поправиться. Вероятно, ее внешность сильно отличается от той, что ты помнишь, поэтому я хочу, чтобы ты была готова к встрече.

Папа знал обо мне больше, чем большинство отцов знают о своих дочерях-подростках. Возможно, больше, чем ему самому хотелось бы знать, – я имею в виду размер бюстгальтера и марку тампонов, которыми я пользовалась, – поскольку я делилась с папой практически всем. Единственное, о чем я никогда не рассказывала папе, – это как плохо я помнила маму. Это было способно еще сильнее ранить его и так разбитое сердце, а я не могла так поступить с папой. Но в моих детских воспоминаниях было папино лицо, а не мамино. Мои воспоминания о маме были больше из сферы эмоций – время, заключенное в пространстве, запечатлевшееся в моей душе так крепко, что стереть его не смогли бы все эпохи мира. Но то были лишь кусочки мозаики. Очень маленькие.

Что сильнее всего врезалось мне в память – так это какой любовью светились папины глаза всякий раз, как он заговаривал о ней. Мне нравилось перебирать вещи в мамином шкафу, слушая истории о ней, в которые папа углублялся, проводя кончиками пальцев по ткани ее любимых платьев. Он словно рассказывал мне самую главную в мире сказку – как они с мамой подружились еще детьми, а потом шокировали всех, когда в подростковом возрасте стали парой. Я никогда не хотела костюм Золушки или Белоснежки, потому что моей любимой сказочной принцессой была мама. За годы папа сделал сотни снимков, на которых я предстаю в ее нарядах. Наша с папой любимая фотография – где я топаю по кухне в мамином свадебном платье и не по размеру огромных ковбойских сапогах, придерживая на голове пасхальную шляпку. Но однажды я вдруг перестала надевать мамины вещи. Почему это случилось? Это случилось в тот же самый день, когда я перестала верить в сказки и принцесс?

Мамины вещи мы разложили по коробкам и отнесли в гараж, к задней стенке, где они до сих пор лежали. Теперь нужно было их оттуда достать. Но негоже ведь маме носить такую старую одежду, правда? А что же тогда ей носить? Почему об этом никто не подумал?

– Мы не привезли для нее никакой одежды, – выпалила я.

Папа вскинул брови.

– Прости?

– Ей нечего надеть.

Эмоции рвались на поверхность. Так глупо было плакать из-за этого, но я ничего не могла поделать.

Папа привлек меня к своей груди и крепко обнял.

– Все будет хорошо. Мы найдем для нее что-нибудь.

Я хихикнула сквозь слезы. Мередит протянула мне салфетку из своей сумочки. Я продула нос и сделала глубокий вдох.

– Вы готовы? – уточнил Маркос.

Никто ему не ответил, однако все поднялись на ноги и последовали за ним к выходу из комнаты, а затем вперед, минуя несколько коротких переходов. Больница была такой же крошечной, как и сам этот городишко. Маркос остановился возле палаты 28А. Мы тоже замедлили шаг. Он дал всем мгновение, чтобы собраться, а затем, постучавшись, толкнул дверь внутрь. Я схватилась за папу и повисла у него на руке. В палате было полно каких-то людей, но все они расступились к стенам, освобождая нам проход к кровати. Сердце подпрыгнуло у меня в груди. Из легких улетучился весь воздух.

Я увидела ее.

Маму.

Ее волосы больше не были белокурыми – теперь они были мышино-серого цвета, а на макушке отсутствовали целые пряди. Длинными неопрятными патлами они свисали до середины спины. Мамины лучистые голубые глаза, так ярко сиявшие с фотографий, ввалились и потухли; скулы ее были туго обтянуты кожей, создавая впечатление, что изнутри ее пожирал рак. Всю правую сторону ее лица избороздили жестокие шрамы.

Это была не мама. Это не могла быть она. Нас привели не в ту палату. Я обернулась к папе. Он стоял неподвижно, глядя на нее. Она вскинула руки к лицу, прикрыв рот длинными дрожащими пальцами. Она была меньше меня ростом. Как это могло случиться? В ней начисто отсутствовало сходство с женщиной, чье фото я до восьми лет прятала у себя под подушкой.

Все присутствующие стояли, боясь пошевелиться. На мгновение они притихли, как будто нам была необходима тишина, чтобы осознать всю важность момента, а потом вновь разом заговорили и закопошились вокруг. Внезапно я оказалась прямо перед ней.

Она протянула руку и нежно провела по моему лицу, словно не веря, что я – это я.

– Эбби, – прошептала она