Аккорды смерти в ля мажоре - Елена Бриолле

– Это правда? – обратился Ленуар к пианисту. – В чём это выражалось, мсье?

– Мадемуазель Понс была очень талантливой. Она обладала абсолютным слухом. Я очень старался, но любая фальшивая нота или сбой в ритме… А партитура Шёнберга сама по себе очень сложная, это новое слово в музыке… В общем, любое отступление от партитуры вызывало у мадемуазель мигрень.

– Она постоянно одёргивала Жоржа, словно он не пианист, а тапёр в кабаке, – добавил Баро.

– Но вы не подумайте, для меня было честью работать с такой знаменитой артисткой! – приложив ладонь к груди, заверил Треви. – Я до сих пор не понимаю, что сподвигло мадемуазель Понс пойти на подобную крайность!

– На такие крайности людей могут толкнуть самые простые вещи. Вы не замечали ничего странного в её поведении накануне спектакля или во время исполнения «Вальса Шопена»? – спросил Ленуар, осматривая ухоженные ногти певицы. Казалось, она во всём любила точность и аккуратность. Мелкие порезы и царапины на руках контрастировали с белизной её ухоженной кожи.

Жорж замялся, а потом сказал:

– Не знаю, но меня удивила одна деталь. Возможно, я просто никогда раньше не имел дело с самоубийцами…

– Что именно?

– Мадемуазель Понс, как раз перед тем, как перерезать себе горло, закрывшись веером, она… она улыбалась.

Ленуар задумался. Смертельная гримаса певицы сейчас совсем не походила на улыбку.

– А откуда у неё этот нож? Разве на сцене не используют бутафорские ножи и аксессуары?

– Не знаю. Изольда накануне спектакля оставила свою костюмершу в отеле. Получается, что она вполне могла заменить бутафорский нож на настоящий, – ответил мэр.

– А что вы скажете о ране? Вы ведь работали раньше врачом? – заметил Ленуар.

Баро поправил рукава своей рубашки с дорогими запонками и ответил:

– Разрез нанесён неумелой рукой, но могу сказать, что в данном случае отсутствие опыта компенсировалось остротой ножа.

Ленуар вытащил из кармана носовой платок, поднял нож и натянул его со стороны окровавленного лезвия. Платок с лёгкостью разошёлся на две части. Перед глазами Ленуара снова задвоилось. Он вспомнил нож, которым перерезали горло Николь.

– Его заточили совсем недавно. Это заметно по тому, как блестит лезвие. Странно, что певица решила покончить с собой прямо на сцене. Может, она находилась под воздействием алкоголя или лекарств, воздействующих на нервную систему? – спросил Ленуар.

Баро в ответ только развёл руками.

– Отправьте жандарма с запросом на аутопсию. Вам точно не откажут. Если повезёт, то врач сделает её уже утром.

Ленуар осмотрел карманы кимоно и рукава Изольды Понс. В них были сложены экстравагантные перья павлина, зеркало, подзорная труба, лорнет – аксессуары, которые Изольда использовала в своём спектакле. Для ножа были предусмотрены ножны на поясе оби.

Настал черёд веера. Он всё ещё лежал рядом. Это был классический японский веер с перламутровыми вставками. Ленуар раскрыл его и невольно залюбовался изящными стрекозами и цветами. Затем он повернул веер внутренней стороной и замер. В самом центре, на одной из перламутровых вставок, спичками было выжжено слово «Умри!».

– Так кто, вы сказали, отвечал за костюмы певицы? – спросил он.

6. Аксессуары певицы

Анже, 18 июня 1912 г.

«Отель Франции» опоясывал полукружием часть привокзальной площади, словно распахивая свои объятия гостям города. Элегантные фронтоны наличников окон на последнем этаже и серая крыша напоминали замки Луары эпохи Возрождения, а рустовка первого этажа – камни, из которых они были построены. Суровые пасти львов охраняли главный вход и поддерживали цепь ажурных балконов. На круглых колоннах, устремившихся вверх, стояли изящные кариатиды. Весь отель дышал современным комфортом и роскошью начала двадцатого века.

Сегодня Габриэля Ленуара было не узнать: уложенные воском усы, мягкая волна чёрных волос, начищенные туфли английской кожи, – от вчерашнего дня в этом парижском денди, казалось, не осталось ничего, кроме смутных воспоминаний.

Швейцар с поклоном отворил массивную дверь перед столичным гостем, и уже через две минуты Ленуар стоял посреди самого большого номера гостиницы – номера Изольды Понс.

Молодая костюмерша с проседью у левого виска представилась как Тифен Бургсталь. На ней было чёрное платье в пол. Такой фасон давно вышел из моды. Странно, что костюмерша не следовала рекомендациям летнего сезона женских журналов. Её шея была обёрнута в кружево, а сверху белела камея из слоновой кости с изображением якоря. Протягивая список всех аксессуаров, составленный рукой самой Изольды, девушка добавила:

– Мадемуазель была очень щепетильной в выборе костюмов и украшений. Она продумывала каждую мелочь.

– Вы давно на неё работаете? – спросил Ленуар.

– Нет, но я давно работаю в Опере. Когда мадемуазель подписала контракт с нами, то попросила меня сопроводить её в Анже. Это был исключительный случай, но директор меня отпустил.

– И вы согласились?

– Да, у мадемуазель Понс был очень скверный характер, – прости меня Господи, что я так отзываюсь о покойной. Но она была очень щедрой.

– Это она оплачивала все счета? – уточнил Ленуар.

– Нет, её импресарио.

– И аксессуары тоже?

– Да, и платья, и костюмы, и аксессуары. Я их покупала, но счета высылала импресарио. Жалованье и чаевые платила мне сама мадемуазель. Но, мсье, это не я купила тот нож! Поверьте, я не знаю, откуда он появился. – Костюмерша прижала руки к груди и опустилась на стул.

Ленуар вытащил из сумки вчерашний нож, завёрнутый в бумагу. Он до сих пор был в крови, поэтому костюмерша при виде оружия поёжилась и обхватила себя руками, словно по комнате гулял сквозняк.

– Я никогда не видела этого ножа. Значит, мадемуазель Понс именно им перерезала себе горло?

Ленуар промолчал в ответ. Костюмерша встала и подошла к нему поближе.

– Я обычно дважды всё проверяю, но этого ножа никогда раньше не видела, поверьте! Наверное, мадемуазель Понс купила его самостоятельно.

Ленуар кивнул и обвёл глазами номер. Все платья были аккуратно развешаны за ширмой. На столе вместо бумаги для корреспонденции стояли букеты цветов. На кресле и полках были разбросаны ноты Малера, Гана, Равеля и партитура «Лунного Пьеро». Внутри она была вся испещрена карандашными пометками Изольды. Кажется, певица действительно серьёзно подходила к своему делу. На письменном столе стояло маленькое, словно игрушечное, пианино. Проследив за направлением взгляда Ленуара, костюмерша сказала:

– Оно настоящее. Мадемуазель Понс использовала его для того, чтобы распеваться перед спектаклями.

Под пианино лежали открытка и письмо от Благотворительного общества в пользу инвалидов войны, в котором Изольду приглашали на торжественный вечер в её честь, а также письмо от импресарио певицы, в котором он её поздравлял и спрашивал, каким поездом она собирается вернуться в Париж.