Тайна замка Вержи - Елена Михалкова

Венсан постоял, без выражения глядя на рыдающую женщину, а затем достал что-то из ящика и протянул ей.

Когда Матильда ушла, размазывая слезы по отекшему лицу, лекарь застыл посреди комнаты. И вдруг с размаху обрушил на стол сжатый кулак.

Дубовая столешница вздрогнула и застонала, жалобно звякнули бесчисленные склянки и пробирки, а Бонне только зашипел от боли сквозь сжатые зубы и уставился в окно.

Тут-то перепуганная Николь и попалась ему на глаза.

Все побаивались Венсана. Во-первых, чужак. Во-вторых, молчун. В-третьих, на лекаря мало похож.

Лекарь – он какой? Щуплый да лысый, с выпуклыми, как у стрекозы, глазами.

Именно так выглядел прежний.

Венсан Бонне жилист, как морской канат. Щеки у него впалые, глаза глубоко посажены, нос перебит и скривлен набок, словно на нем черти плясали. А лысины, которая, как известно, есть признак любого ученого человека, у Бонне даже не намечается: волос густой, жесткий, той масти, которую в Вержи называют волчьей. Черный, значит, с обильной проседью.

– Госпожа Элен ждет… – пролепетала Николь, пробравшись бочком в его жилище. – Лакомство, что вы готовите для нее, месье.

Лекарь молча подвинул на край стола жестяную коробочку. Николь проворно сцапала ее – и скорее к двери. Но у самого выхода что-то заставило ее обернуться.

Венсан Бонне стоял, опираясь обеими руками о край стола и низко наклонив голову, словно на шее у него висело ярмо.

– Эта женщина не может больше рожать, – глуховато проговорил он. – Следующий ребенок убил бы ее. Я дал ей… ладно, ты все равно не поймешь. Но детей у нее теперь не будет. И можешь пойти и донести вашему священнику, что я совершил страшный грех.

Николь остановилась. Помолчала, и вдруг неожиданно для самой себя сказала:

– Когда Матильда родила восьмое дитя, повитуха заявила, что если она зачнет в ближайший год, роды убьют ее. Ее муж, Хромой Ганс, слышал это. Но Матильда все равно вскоре понесла.

Лекарь ничем не показал, что слышит слова маленькой служанки.

– Когда она рожала, то кричала так, что взбесились лошади в конюшне. Она чудом осталась жива. Младенец прожил только до утра. Это случилось незадолго до того, как вы появились здесь, месье.

Венсан Бонне по-прежнему молчал. А Николь уже не могла остановиться:

– Ее умершее дитя посылает теперь ливни на наши поля. Когда дождь, Матильде не нужно вывозить помои. Она может хоть немного отдохнуть.

Лекарь поднял на нее глаза. Девочке показалось, что в них мелькнул вопрос.

– Хорошо, что погодой с небес управляют дети, умершие некрещеными, – задумчиво сказала она и перекрестилась. – Хоть им, бедняжкам, заказан путь в рай, они все же сидят на облаках. Наверное, там мягко и тепло. Как вы думаете, месье?

Венсан прокашлялся.

– Дети?

– Конечно. – Николь удивилась его невежеству. – Ведь ни рай, ни ад не могут их принять. Разве вы не знали?

Лекарь теперь внимательно смотрел на нее.

Николь снова стало не по себе.

– Я лишь хотела сказать, что Матильда… Она останется жива. Благодаря вам, месье.

– А отец Годфри сказал бы, что я совершил страшный грех, – глуховато возразил Бонне.

– Отец Годфри? – переспросила девочка, краснея от злости. – Отец Годфри обрюхатил дурочку Катрин! Он завел ее за калитку возле часовни, где растет бузина, и велел лечь на траву. А к концу осени Катрин стала похожа на пивную бочку. Не отцу Годфри говорить о грехе!

Она спохватилась и зажала рот ладонью.

Но было поздно. Глаза Венсана Бонне блеснули.

– Откуда ты знаешь?

Николь помолчала и неохотно призналась:

– Видела. Я сидела на крыше часовни, а они… Он…

– На крыше, – понимающе кивнул лекарь.

Николь снова почувствовала, что краснеет.

– Оттуда очень здорово смотреть вниз, – пробормотала она. – На сторожевые-то башни меня не пускают.

– Зря. Ты бы и с них углядела что-нибудь интересное.

Николь насупилась. Она уже пожалела, что сболтнула про священника. Но очень уж она разозлилась, когда брюхатая Катрин прыгнула с моста и утонула, а отец Годфри отказался отпевать ее – мол, самоубийцам не положено.

Самоубийца? Вот еще! Уж ему ли, жирному распутнику, не знать, что дурочка Катрин даже не понимала, что такое распрощаться с жизнью. Наверняка углядела в тине рыбку и решила, что перед ней серебряная монетка, вот и нырнула с моста.

– Всего доброго, месье. – Николь взялась за ручку двери. – И простите меня.

– Моя жена умерла, рожая нашего первенца, – в спину ей проговорил Венсан Бонне.

Девочка остановилась и изумленно взглянула на него. Никто никогда не слышал от лекаря о его прежней жизни.

– Я сирота, вырос при монастыре, оттуда и мое ремесло. Нас учили, как принимать роды. Только это не помогло. С тех пор…

Бонне оборвал свою речь.

Николь вскинула голову:

– Да простит меня господь, но Хромой Ганс – дурной человек. У него только одно на уме. Он свел бы Матильду в могилу. Вы спасли ее.

– Ты никому не сболтнешь об этом?

Николь покачала головой.

– Я умею молчать, месье. Хотя, может, по мне этого и не скажешь.

Тогда-то она и увидела в первый раз, как смеется Венсан Бонне.

* * *

Разгорячившись от выпитого, маркиз без стеснения расстегнул ворот рубашки. Всем бросился в глаза мешочек, висевший на его груди.

– Ваш амулет? – с улыбкой спросила Алиса де Вержи.

Мортемар нежно провел пальцем по истертому шнурку, обвивавшему бычью шею.

– Внутри всего лишь горстка земли с моей родины. Матушка подарила мне его, когда я дал обет истреблять ведьм. Она считала, что он защитит меня от их проклятий.

– Ваша сыновняя почтительность делает вам честь, ваша светлость.

– Хвала господу, теперь мои земли очищены!

– Я слышал, ваша светлость, – вмешался Гуго, – что вы истребляете также и знахарок, не делая различия между ведовством и колдовством.

Маркиз пожал плечами:

– Пьер де Ланкр в своем труде «Примеры непостоянства злых духов и демонов» убедительно доказал, что ведьмы и ведуньи суть одно и то же. Все обвиняемые в суде сознались в колдовстве, наведении порчи и сношении с дьяволом.

За спиной Николь прошуршал подол.

– Посадить бы твою благородную задницу на стул, утыканный иглами, и послушать, как ты запоешь, – тихо проговорила старуха Бернадетта, почти не разжимая губ. – Вспомнишь не то что про дьявола – про сношения твоей неподмытой прабабки с дохлым мерином.