Опасные гастроли - Далия Трускиновская

— Молчи! Молчи, Христа ради! — закричала она. — Своих заведи, бобыль неприкаянный! И учи их хоть на китайский лад!

Мы чуть было не разругались в пух и прах, но тут появился господин Каневский и увел меня в кабинет.

Мой зять — из тех маленьких, взъерошенных, вдохновенных чудаков, что до рассвета читают творения Адама Смита, преважно рассуждают о государственных финансах и пишут статьи об усовершенствованиях в крестьянском труде для господ помещиков, сами же не отличат ржаного колоса от ячменного. Но есть в нем хорошее качество — он знает, что дедовские заветы в наш сумбурный век малость устарели, и примеров для подражания ищет в Европе. На этой почве мы и сошлись — я тоже полагаю, что нужно следовать за тем, кто тебя во всем опережает, а не топтаться на месте, тоскуя о благостных временах государя Алексея Михайловича.

— Ты же понимаешь, братец, что Ване в полку будет лучше, чем дома, да и для карьеры оно полезно — начинать службу смолоду, — сказал я ему. — Так что угомоним вместе сестрицу и порадуемся, что хоть кто-то из вашего семейства вырвался из-под ее опеки.

— Кабы в полк…

— А куда ж еще может бежать из дому юноша в четырнадцать лет?

— Так ты, братец, еще не знаешь всей беды… Ты ходил смотреть гимнастический цирк господина де Баха?

— Что смотреть?! Что оно такое — «гимнастический цирк»? Цирки были в Древнем Риме, вон у нас на Фонтанке деревянный…

— Ну а это тебе странствующий цирк из Вены.

— Как цирк может странствовать?!

Тут мы уставились друг на друга круглыми глазами.

Меня удивить трудно. Обычно я невозмутим, как положено истинному англоману и джентльмену. Однако странные речи Каневского меня сильно озадачили. И он, кряхтя и охая, растолковал мне, что речь идет не о круглом здании, а о компании штукарей, которые со своими лошадьми ездят по городам и показывают за деньги мастерство вольтижировки. А назвали они свое общество «цирком» — для чего-то им это понадобилось…

— Так это ж балаганщики, — понял я. — Так бы сразу и сказал.

— Какое там балаганщики! Они в Симеоновском цирке самую знатную публику собирали! Вся наша кавалерия к ним ходила, как на учения! Они привезли породистых лошадей, отлично вышколенных, и показывали сущие чудеса — чуть ли не стоя на голове галопировали, вот те крест! Нет, ты точно не ходил смотреть?

— Лошади меня не интересуют, знаешь сам.

— А хорошенькие наездницы?

— Оставь дурачества и скажи наконец, какое отношение имеет Ванино бегство к конным штукарям.

— Самое прямое, брат, — сдается, он вместе с этими венцами из Питера уехал, — понурившись, сообщил Каневский.

— Ого! — воскликнул я. — Да это ни в какие ворота не лезет!

— То-то и оно… Сами в отчаянии…

— А может, все-таки в полк?

Я, прямо скажу, сестрице с ее супругом не поверил, уж больно они оба бестолковы. Ну как юноша из хорошей семьи может сбежать вместе с бродячими балаганщиками? Но, зная их воспитательную методу, я мог бы не тратить время на дознание и сразу поверить Каневскому на слово.

Когда треклятый «гимнастический цирк» прибыл к Пасхе и стал давать на Святой седмице представления, сестрица собралась с духом, принарядилась и, взяв с собой супруга и старшеньких, отправилась в желтое здание поблизости от Михайловского замка. Оно доподлинно желтое, с белыми карнизами, я видел его, проезжаючи мимо, но зайти как-то не сподобился. Да и что радости моряку в лошадях, пусть даже самых распородистых? Я полагаю, что будущее — за иными средствами передвижения.

Цивилизованная Британия и тут будет впереди сонной и ленивой России. Чуть ли не тридцать лет назад мистер Тревитик приспособил паровой двигатель к тому, чтобы таскать грузы по чугунным рельсам, а совсем недавно мистер Стефенсон построил целый экипаж на паровом ходу и заключил пари, что обгонит на своем экипаже самую резвую лошадь. А это, милостивые государи, тридцать верст в час — немудрено, что соплеменники ему не поверили. Однако ж его экипаж достиг скорости в пятьдесят шесть верст — то-то у критиков рты поразевались! Надо полагать, теперь и у нас государь велит строить нечто подобное. Но только непонятно — как же дышать при такой скорости? Диво, что англичанин, управлявший паровым экипажем, не задохнулся.

Первоначальная логика сестрицы мне была ясна — у нее две дочки уже на выданье, а в Симеоновский цирк понабежали молодые офицеры — смотреть на выездку и причудливые конские прыжки. С последующей логикой дело обстояло сложнее — ну, дважды, ну, трижды семейство посетило представление, но когда Ваня пристрастился к зрелищу, его стали отпускать в сопровождении дядьки Михалыча ничтоже сумяшеся, со всей безалаберностью — чем бы дитя ни тешилось… Строго допрошенный Михалыч сознался, что дитя свело знакомство с кем-то из закулисного люда, ходило смотреть лошадей в стойлах, делало очень разумные вопросы об их содержании и статях. Означало ли сие, что Ваня, прознав заранее, когда и куда отправляется «гимнастический цирк» из столицы, увязался за ним?

Я велел позвать Михалыча и сам стал задавать ему вопросы. Чем более я от него слышал, тем менее нравилось мне положение дел. Я корил себя за то, что мало занимался Ваней. Мальчикам непременно нужно испытывать свои силы и ловкость. Будь я сообразительнее — он лазил бы по вантам и учился править яхтой с таким же азартом, с каким занимался вольтижировкой. Для чего гусару скакать верхом, стоя на седле на четвереньках? Какой в этом прок? А Ваня вот выучился, и ездить задом наперед наловчился, и еще какие-то штуки проделывать. Я еще понимаю, езда без стремян и седла либо прыжок в седло без того, чтобы вдеть ногу в стремя… но на четвереньках?..

— Сам-то ты братец, видел, что вытворяют эти конные штукари? — спросил я Каневского.

— Видел. Уму непостижимо, для чего все это надобно, — отвечал он.

— Они проделывают штуку под названием «Римская почта». Ты полагаешь, речь о доставке послания, пусть хоть из одной ложи в другую? Выезжает долговязый детина, стоя на двух лошадях, одна нога на одном седле, другая — на другом. Лошади бегут по кругу и понемногу расходятся в стороны, так что ноги у детины разъезжаются, а сам он делается вроде арки, под которой пробегает сперва одна лошадь, а потом и две. И потом на плечи ему взбирается дитя и становится ногами на голову. Так они и скачут.

У меня глаза на лоб полезли. Я не поверил Каневскому, и тогда он, взяв карандаш, нарисовал кое-как эту страшную «Римскую почту».

— Но при чем тут Рим? О почте уж молчу! — воскликнул я.

— При том, что на детине — что-то вроде греческого хитона по колено. Не в штанах же проделывать такие телодвижения! Разве что в казацких шароварах, — отвечал зять, видывавший казаков только на картинке.

— А под хитоном?

— А черт его знает! — вдруг завопил Каневский. — Слушай, Алексей, Христом-Богом прошу — выручай! Ты человек военный, ты знаешь, как оно все делается! Я не могу! Я в полицию пойду — и что мне там скажут? Скажут — езжайте сами вдогон своему недорослю! И куда я поеду?! Я понятия не имею — как ехать, на чем ехать! Там же подорожную надобно выправлять! А потом — другой город, другие нравы! Гостиницу искать, в корчме какой-нибудь комнату снимать! А мой желудок?!.