Nevermore - Гарольд Шехтер

Но из этого признания в страсти к подобного рода мрачным и уродливым сюжетам отнюдь не следует, будто сам я — человек порочный и низменный. Ибо лишь печатный рассказ о невыразимых извращениях и безбожных грехах способен погрузить мою душу в подобное усладительное, хотя и пугающее волнение, а само зрелище человеческих страданий в любом из своих многообразных проявлений неизменно вызывало и вызывает у меня мучительное и полное отвращение. О, великий парадокс, загадка, не имеющая разрешения! С раннего детства я любил проводить досуг в чтении — размышлении — мечтах о страданиях христианских мучеников, об аутодафе в Толедо, о дьявольских механизмах в средневековых камерах пыток, но стать непосредственным свидетелем акта физического насилия, жестокости — от этого кошмара моя душа инстинктивно спешит отдалиться.

После такой преамбулы читатель поймет, почему внезапное обезглавливание Генриетты Никодемус, совершившееся в нескольких шагах от меня, прямо на моих широко раскрытых от ужаса глазах, повергло меня в состояние абсолютной утраты чувств. Хоть я много размышлял над сюжетом обезглавливания, читал насыщенные мрачными подробностями повести о казни Карла I,[61]например, и других аристократов, которые были казнены этим традиционным способом, чтение вовсе не приуготовило меня к чудовищной реальности: видеть, как человеку отрубают голову.

Не могу с точностью сказать, сколько времени пролежал я без сознания. Мне чудится долгая, напряженная агония, невозможность уловить хоть что-то, отчаянное усилие составить себе какое-то представление о той бездне, куда провалилась моя душа. Порой в этой тьме сквозят призраки, смутные отзвуки голосов, какие-то фигуры, кто-то пытается пробудить меня от беспамятства. Однако настойчивые попытки вернуть меня к жизни оставались бесплодными, словно моя истерзанная душа упорно сопротивлялась возвращению в этот мир, к восприятию и знанию.

Постепенно, очень медленно, я пришел в себя. Но и тогда измученный разум продолжал свирепо и безнадежно цепляться за сладкую панацею помрачения и непонимания. Я видел, но не воспринимал окружавшую меня обстановку: ярко освещенную спальню, теперь наполнившуюся людьми, в числе коих я различал полковника Крокетта, графа Лангедока и знакомых мне полицейских во главе с капитаном Расселлом.

Я слышал, но не воспринимал странную смесь звуков, приглушенное, торопливое перешептывание полисменов, горестные рыдания и восклицания скорби, доносившиеся из группы пораженных ужасом гостей, которые столпились у самого входа в комнату.

Лишь когда я обратил свой взгляд долу и увидел простертое на полу огромных размеров тело, милосердно накрытое белой простыней, а подле него брошенную окровавленную косу, истина поразила меня, и, резко приподнявшись на кровати, я испустил полувздох-полувопль ужаса, отчего покоритель границ тут же кинулся ко мне на помощь.

— Тише, старина! — заботливо обратился ко мне Крокетт, мягко похлопывая меня по плечу. — Лежи себе — ты здесь среди своих.

Конвульсивно содрогаясь всем телом, я как помешанный озирал залитую кровью комнату. Только тут я увидел вторую, также накрытую простыней фигуру, покоившуюся на полу ближе к выходу. Поскольку я еще не ведал, что произошло в комнате после того, как я упал в обморок, я раскрыл пересохшие губы и попытался задать вопрос, однако только что пережитое мной кошмарное потрясение до такой степени отразилось на моих голосовых связках, что я сумел выдавить из себя лишь неуверенное:

— Что — что…

— Макграт! — окликнул капитан Расселл одного из своих подчиненных. — Принесите мистеру По воды!

Молодой полицейский проворно развернулся на каблуках и устремился прочь из комнаты, пролагая себе путь сквозь собравшуюся в коридоре толпу испуганных гостей.

Крокетт, словно угадав вопрос, дрожавший у меня на губах, мрачно произнес:

— Не диво, что вы напрочь сорвали голос, По. Вы так завопили, что мертвого могли из могилы поднять. На ваш крик мы все и сбежались. — И первопроходец испустил протяжный вздох, казалось исходивший из самых недр его груди. Указывая кивком на вторую фигуру, лежавшую ближе к дверям, он продолжал: — Слуга миссус Никодемус, Тоби, первым вошел сюда. Как увидел это страшное дело, так и грохнулся оземь, ровно храм филистимлян, когда старина Самсон столбы свалил. Мы старались, как могли, привести его в чувство, но все без толку — сердце у него остановилось, и душа уже отлетела.

К концу этой речи к полковнику Крокетту возле моей постели присоединился и капитан Расселл. Судя по тому, что он и его подчиненные были уже здесь, я сделал вывод, что оставался без сознания долгое время — достаточно долгое, чтобы представителей власти известили об убийстве и они успели добраться до места преступления. Это предположение подтвердил сам Расселл, который, довольно внимательно (и даже чересчур пристально) присмотревшись ко мне, пояснил, что он и его люди находятся здесь без малого двадцать минут.

— И должен сказать, — добавил крепкого сложения усатый полицейский офицер, — помимо потрясения от того ужасного зрелища, которое представилось нашим глазам по прибытии в этот дом, я испытал также немалое удивление, застав здесь вас и полковника Крокетта.

Молодой полицейский по имени Макграт вернулся в спальню и принес большую кружку воды, которую я с благодарностью принял из его рук и осушил одним жадным глотком.

Освежив таким образом своей запекшийся рот, я попытался объяснить капитану Расселлу, каким образом мы оказались на злополучном балу.

Но прежде, чем я закончил вторую или третью фразу, Расселл жестом прервал меня:

— Полковник Крокетт уже информировал меня о содержании газетной статьи, которая пробудила в вас тревогу за миссис Никодемус. Эти опасения, как все мы видим, сбылись самым ужасным образом. Но признаюсь, мистер По, что я чрезвычайно недоволен вами — как вы могли утаить от меня столь ценные сведения?!

— На то были весьма убедительные резоны, — кротко возразил я.

— Как бы то ни было, — ответил он, — я вынужден просить — нет, требовать, — чтобы в будущем вы делились со мной любыми своими догадками или открытиями, имеющими отношение к расследованию.

Я придал чертам своего лица выражение самой искренней покорности и поспешно кивнул.

— А теперь, мистер По, — продолжал он угрюмо, — поскольку к вам полностью вернулись сознание и речь, будьте добры как можно подробнее рассказать нам о том, что здесь произошло.

Перспектива вновь погрузиться в детали только что пережитого мной кошмара, воскресить ужас — бесчеловечность — неописуемую жестокость этой казни наполнила мое сердце мучительной болью. Глубоко вздохнув, я приступил к этому тягостному повествованию, начав с моего решения ненадолго удалиться из бального зала и завершив непосредственно сценой убийства. Но вопреки грозному предостережению капитана Расселла я предпочел не упоминать о потустороннем откровении, что настигло меня за мгновенье до того, как я провалился в бесчувствие.