Граница надежд - Николай Павлов

в первый вечер после регистрации нашего гражданского брака лег рядом, он спросил: «Что с тобой? У тебя холодные глаза». А может, ему просто так показалось тогда. Мне было страшно. Я вся закоченела, а он заметил только то, что глаза у меня холодные. Потом я словно воспламенилась, почувствовала, что сгораю от страсти, что мы оба превращаемся в пылающий факел... Да, именно так, в пылающий факел.

Жанна д’Арк и костер, огромный костер. И она сгорела на нем во имя правды... А в чем заключается моя правда?.. Я думала, что смогу быть независимой, делать лишь то, что вызывает внутреннее горение, способствует самоутверждению. Чего они хотят от меня? Сломить меня, растоптать мою правду? А как же Жанна д’Арк?

Я подошла к двери и постучала, потом стала колотить в нее изо всех сил. Мама спросила, чего я хочу.

— Дай мне другое платье. То, что я надевала на выпускной вечер. И белые туфли и сумку...

— Ты сошла с ума, — шепнула мне мать через замочную скважину. А я неотступно думала о Жанне д’Арк. Я преклонялась перед этой девушкой, перед ее мужеством.

— Наконец мне стало ясно, чего вы от меня добиваетесь. Я согласна. Хочу встретить отца, как тогда, с аттестатом зрелости в руках. Он скоро вернется. У меня очень мало времени. Мама!..

До меня донесся негромкий звук ее шагов.

Форточка открылась, и через нее мама просунула мое голубое платье, белые туфли и сумочку. Потом мама заглянула через форточку, посмотрела на меня и заплакала. Я впервые видела ее плачущей. Я еще жива, а она причитает, бормочет что-то непонятное, вытирает глаза уголком косынки.

— Сейчас буду готова! — И я закрыла форточку. Не хотела в такой торжественный для себя момент видеть слезы. Вдохновленная своей решимостью, я даже не ощущала слабости из-за потери крови.

Может быть, именно в этот момент Павел борется за меня, ищет возможность спасти меня. Мы, молодые, не желаем полагаться на это быстротечное время, мы хотим или жить, или... Наши родители надеялись на будущее, а я — на настоящее. Отец убил мое настоящее, а я убью его будущее и будущее всех тех, кто похож на него. Они должны запомнить, что любые цепи — рабство, а против такого рабства надо бороться, и если понадобится, то и умереть. Эти слова я слышала из его уст...

Как же я выросла! Платье стало мне выше колен, а туфли мучительно жмут, но это мелочи. Вот только не нашла гребенку, чтобы расчесать волосы. И зеркала нет, а мне так хотелось посмотреть, как я выгляжу. Почему-то я обрела уверенность в своей красоте. Возможно, потому, что Павел никогда не упускал случая повторять мне это. Да и другие говорили то же.

Я остановилась посреди комнаты. Не знаю, пела ли Жанна д’Арк, когда шла на костер, но мне захотелось петь, хотя я никогда не отличалась ни голосом, ни слухом.

Вспомнив о матери, я подошла к двери.

— Мама, ты плакала, когда рожала меня? — спросила я, не надеясь получить ответ.

— Глупышка ты моя!

— А ты пела мне песенки, когда кормила грудью?

— Да перестань ты, негодница!

— А когда ты бывала в одиночестве, ты радовалась тому, что я рядом?

— Прекрати! Я пожалуюсь на тебя отцу.

— Мама, ты лучше передай ему, что я — его истинная дочь и потому во всем похожа на него, а главное — так же, как и он, не выношу рабства.

— Что ты задумала? — Мать начала стучать в дверь, но я знала, что она не столько тревожится обо мне, сколько боится отца. Ну как она сможет все это ему объяснить?

Мне стало ее жаль.

Опустившись на корточки перед печкой, я залюбовалась пламенем. Вот таким же пламенем пылал костер, на который взошла Жанна д’Арк.

Я сама разожгу костер и сгорю, превращусь в пепел.

И я стала разбрасывать по полу и коврику горящие угли. В воздухе запахло паленым. Начал тлеть паркет.

Почувствовав этот запах, мать закричала изо всех сил:

— Ты с ума сошла, что ли? Опозорила нас перед всем миром, опозорила! — причитала она и колотила руками и ногами в дверь.

Но я уже не обращала внимания на ее крики. Думала о моем костре, о моей правде. И подталкивала угли к окну, к занавеске. И вот все вспыхнуло.

О, как прекрасно, когда все пылает, как твоя душа! Теперь можно даже посмеяться над беспомощностью таких людей, как моя мать и мой всесильный отец.

Как чудесно, господи, что мне дано возвыситься, так красиво сгореть на костре, подожженном собственными руками! Даже Жанна д’Арк могла бы мне позавидовать. И теперь мне нет дела ни до чего, я смотрю на всех свысока...

Туфли мои почернели и загорелись, а я все оттирала их, чтобы они оставались белыми.

Кто-то толкнул дверь. Щелкнул ключ в замочной скважине. Я стала швырять угли в сторону двери, чтобы помешать войти, и... упала на чьи-то руки.

Знакомый голос, знакомые объятия. Сколько собралось вокруг людей! Я слышала множество голосов... И кто-то подхватил на руки и понес меня куда-то...

Жасмина. Полчаса назад я получила приглашение. Потом пришел какой-то человек и сказал, что Драган Сариев вызывает меня к себе в кабинет, чтобы поговорить со мной. Странно. Больше всего меня смутило предупреждение, что речь пойдет о моих личных делах, а не о Велико.

Подобная официальность после всего того, что случилось... Не имеет ли все это прямого отношения к словам Велико и его просьбе выдержать все и на этот раз?

До вчерашнего дня я боялась Драгана. Думала, что он самый страшный человек из всех, кого мне доводилось встречать в жизни. Даже не сердилась на него за то, что он меня презирает. Но, став невольной свидетельницей его дикого поступка, когда он выкрал из больницы свою дочь Венету, я испытала другие чувства: во мне что-то надломилось, и страх перед ним превратился в ненависть.

У меня оставалось двадцать минут. Велико не простит, если узнает, что я отправилась на эту встречу, не сообщив ему. Я ничего не скрывала от него, но когда поняла, что речь пойдет обо мне, почувствовала себя