Алая карта - Буало-Нарсежак

— А вот Бостон, — продолжает Глория. — Огромный был успех… Я редко получала такие потрясающие отзывы… A unique genius… Leaves Menuhin simply nowhere…^[50] Ты права. Монтано до меня далеко.

На короткое мгновение они почувствовали себя сообщницами, но Глория нарушает очарование момента, задав неуместный вопрос:

— Ты сохранила свое портфолио?

— Давно всё выбросила.

Жюли отходит от сестры, выключает проигрыватель, произносит небрежным тоном:

— Пойду к себе. Позови, если понадоблюсь.

В тот вечер она ужинала без всякого аппетита. Боль ушла. Кларисса наблюдала за своей хозяйкой с удивлением и тревогой. Она привыкла к переменам настроения Глории, но Жюли всегда хранила на лице выражение упрямого самоотречения. Кларисса поостереглась задавать вопросы и, чтобы нарушить молчание, заговорила о мсье Хольце. Это была неисчерпаемая тема, поскольку Юбер Хольц без устали курсировал между своим домом и домом Джины, чтобы «немного помочь», как он объяснял соседям. В «Приюте» было организовано круглосуточное наблюдение — глазами слуг и ближайших соседей. Памела, вооружившись биноклем, следила через приоткрытые ставни, как доставляют ящики и коробки на виллу «Подсолнухи», и сумела разглядеть дорогую посуду, книжные шкафы, торшер в неопознанном — скорее всего, мексиканском — стиле. У Глории раскалился телефон.

— Смахивает на блошиный рынок, — сообщает Кейт. — Знаете, что мне это напоминает? Гостиные бывших чемпионов, загроможденные кубками, вазами и всякими другими трофеями из позолоченного серебра. Хольц аккуратно достает из соломы все это барахло и благоговейно заносит в дом. Он так старается, как будто Джина — его мать.

Глория жаждет деталей, и ее верные подруги прогуливаются по территории, то и дело задерживаясь у дома Джины.

— Нет, — докладывает коротышка Эртбуа, — она не выходит. Сидит дома и руководит рабочими. Я заметила несколько картин — их несли с особыми предосторожностями. Наверняка очень ценные.

Симону потрясло количество кухонных принадлежностей.

— Просто невероятно, — восклицает она, — можно оборудовать кухню в семейном пансионе! Видели бы вы эти плиты и кофе- и прочие -молки, а холодильник такой огромный, что в нем впору жить. Представляете, сколько она ест?

— Назначение одного предмета никто разгадать не смог, — сообщает Жюли Кларисса. — Емкость вроде ванны, стеклянная; судя по всему, очень глубокая, метровой длины. Ваша сестра и остальные дамы выдвигают предположения, только что ставки не делают. Стиральную машину тоже привезли, так что эта штука точно предназначена для чего-то другого.

— А крышка имеется?

— Нет.

— Может, это ящик для картотеки или хранения кассет и коробок с пленками старых фильмов? Стенки прозрачные, все этикетки видны…

— Вряд ли, он слишком глубокий.

Глория искала разгадку. Все искали. Ясность внес консьерж Роже, и слух разошелся со скоростью лесного пожара, ширясь и пополняясь новыми деталями.

— «Донесение» от мадам Жансон.

— Ну, и?..

— Похоже, это аквариум. Роже помогал устанавливать его в гостиной.

— Аквариум! Но в аквариумах держат маленьких рыбок, и потом, потребуются каменный цоколь и сложная подводка.

— Она совершенно чокнутая, — ставит диагноз Габи Ле Клеш.

Глория звонит Жюли.

— Ты уже знаешь?

— Да. Слышала у Рауля. Идея с аквариумом странновата, но Джина и сама чудна́я.

— Ты действительно не понимаешь? Это направлено против меня. Ну же, соображай! Все захотят взглянуть на чертов аквариум, а уж если его оборудуют со вкусом, если там будут красивые рыбки и кораллы причудливых форм, все душу прозакладывают, лишь бы попасть к ней в дом. Ничего лучше эта змея придумать не могла…

— Вот что, Глория, я тоже туда схожу.

— Это последняя капля… Со мной покончено… — в голосе Глории звенят слезы.

— Дай мне закончить, — одергивает сестру Жюли. — Я пойду и буду твоими глазами и ушами, а потом расскажу обо всем, что видела и слышала. Аквариум нужно установить, рыбок — привезти, так что успокойся, время есть.

Жюли кладет трубку и говорит Клариссе, которая пылесосит комнату:

— Нелегко со стариками. Бедняжка Глория! Какие праздники и приемы она устраивала в Париже во времена своих первых браков… Моя сестра была «королевой бала»! А что теперь? Обсуждает всякие глупости, впадает в депрессию из-за аквариума. Попомни мои слова, Кларисса, если так пойдет и дальше, она заболеет.

Глория решила «парировать» удар и позвала гостей, пообещав рассказ на завлекательную тему «Мои дирижеры», тщательно привела себя в порядок, надела лучшие драгоценности, и только Жюли заметила, что щеки сестры обвисли чуть сильнее, глаза запали и очертания лица стали напоминать череп. Глория, как никто другой, умела «ставить свет» в своей комнате: слегка приоткрытые ставни и настенные бра затеняли все, что нужно. Явились все верные дамы «двора мадам Глории». Кроме Нелли Блеро.

— В чем дело? — тихо спросила Глория. — Она заболела?

— Нет… — Жюли покачала головой. — Просто опаздывает.

Нелли так и не пришла. Глория была возбуждена и весела, она блистала, забыла, правда, несколько имен — ну право же, кто удержит в памяти имя Поля Паре! — но извинилась с таким милым кокетством, что напомнила своим гостьям маленькую девочку, сбившуюся с такта. Потом они слушали фрагмент концерта Бетховена. Жюли знала, как сложна эта вещь, и не могла не восхищаться мастерством исполнительницы. Да, Глория была выдающейся музыкантшей. Лучше бы она умерла на сцене, в момент триумфа, тогда не пришлось бы сражаться с подступающим старческим маразмом. Воистину она окажет ей услугу, если… Жюли не осмелилась додумать мысль до конца, хотя все сильнее ощущала себя орудием справедливого возмездия. Она всегда служила Морали, в ее письме лейтенанту Ламбо не было никакого расчета. В Нью-Йорке она разоблачила гомосексуальные пристрастия Жан-Поля Галлана, чтобы защитить сестру от неминуемых неприятностей. Она всегда — всегда! — умела упредить скандал. Дардель спекулировал на черном рынке, и она сообщила «куда следует», что он еврей.

В комнате зазвучали аплодисменты. Все шумно поздравляли Глорию: «Какой удивительный талант!», «Божественный дар!» Идиотки! Как они смешны с их банальными дифирамбами! Держась чуть поодаль от остальных, Жюли прислушивалась к своим чувствам, как сердечник, «караулящий» больное сердце, и постепенно успокаивалась. Прадин сам себя скомпрометировал; он был то ли оасовцем, то ли членом Фронта освобождения Алжира, и Жюли снова встала на сторону правосудия. Одна строчка на клочке бумаги может оказаться куда действенней бомбы. А теперь…

К ней подошла Глория.