Кодекс - Лев Гроссман

— Нерожденного?

— Веллум делали из шкурки коровьего эмбриона, и такой пергамент высоко ценился.

Снова занявшись смачиванием и промоканием, она извлекла из того же переплета вторую страницу, а затем третью. Если она и чувствовала, как наэлектризован Эдвард, ее методические, неторопливые действия этого не выдавали. К девяти часам она закончила с Теннисоном. В общей сложности там было спрятано шесть пергаментных листов, совершенно целых, хотя и с пятнами. Теперь они, разложенные на бумажных полотенцах, сохли на постели Маргарет. В паре мест чернила прошли через пергамент насквозь — чернильный орешек, неправильно растворенный, обладает сильным коррозионным действием, объяснила Маргарет. Пока она их раскладывала, Эдвард рассмотрел, что каждый лист согнут пополам и исписан с обеих сторон, то есть состоит из четырех страниц. В середине, там, где книга когда-то сшивалась, были проделаны дырочки.

Вокруг стула Маргарет валялись четыре банки из-под диетической «колы». Когда футон заняли, сидеть стало больше не на чем, и Эдвард устроился на потрескавшемся кухонном линолеуме, прислонясь к жужжащему холодильнику и упершись ногами в стенку. Помочь он ничем не мог, об уходе и не помышлял. Особых развлечений эта квартира не обеспечивала. Единственное большое окно над футоном выходило на задворки ресторана, где работники-мексиканцы выплескивали помои под звуки национальной музыки. Маргарет, которую он видел со спины, бесперебойно резала и смачивала. Волосы она стянула в хвост розовой резинкой, но несколько прядок выбилось.

— Пойду раздобуду что-нибудь поесть, — сказал Эдвард через некоторое время.

— Тут за углом, на Вандербильта, есть китайская закусочная. «Цветник Ва».

Он взгромоздился на ноги.

— Тебе что взять?

— Номер девятнадцать, курицу с чесночным соусом. И паровые клецки. И еще «колы», если найдешь.

Около полуночи Эдвард понял, что уснул сидя, с запрокинутой головой и разинутым ртом. Пустые коробочки из-под китайской еды выстроились в углу кухонной зоны. На столе у Маргарет стоял стакан с непрозрачной жидкостью цвета лайма.

Она работала с той же энергией и сосредоточенностью, что и шесть часов назад. Груда нетронутых книг слева от нее уменьшилась, куча ободранных справа выросла. Эдвард смотрел на нее и думал, сколько же ночей она провела вот так, до самого рассвета, когда никто не следил за ней, как он сейчас. Она держалась на одной только воле, у нее был свой внутренний двигатель, о принципах работы которого Эдвард мог только догадываться. Ему пришло в голову, что вот такой продолжительный, маниакальный, мазохистский трудовой акт для нее, наверно, и есть счастье. Он сам норовит увильнуть от работы, а у Маргарет, кроме работы, ничего нет. Да и нужно ли ей еще что-то?

Он встал, уперся руками в бедра и выгнул затекшую, спину.

— Проснулся? — не поворачивая головы, сказала Маргарет.

— Да я и не спал вроде. Что это ты пьешь?

— «Том Коллинз», только без водки. Мне нравится эта смесь, — с легким смущением сказала она.

Он посетил ванную — к пластмассовой душевой кабинке прилип длинный темный волос Маргарет, — убрал остатки ужина, подошел к футону посмотреть на листы и слегка обалдел.

— Вот это да. — Теперь их там лежало штук двадцать — тридцать, в разных стадиях сохранности. Одни, как и первый, остались почти нетронутыми, другие когда-то были сложены вдвое или втрое, чтобы войти в переплет более мелких книг, третьи пострадали от влаги и окисления. Их цвет разнился от желтовато-сливочного до колера жженого сахара. Некоторые так испещрила плесень, что они напоминали карты лунной поверхности.

Самым лучшим — тем, что имело для него хоть какой-то смысл, — были заставки: Н, превращенное в каменный замок, F в виде приземистого дерева. Животные обладали более яркой индивидуальностью, чем люди: рвущиеся в погоню гончие, кроткие овцы, серьезные, благочестивого вида лошади. На одном листе у нижней границы текста изогнулась с улыбкой красная саламандра. Краски, живые и яркие, казались еще не просохшими и порой накладывались так густо, что страницы под ними сморщились.

Маргарет в конце концов сжалилась над ним и тоже подошла посмотреть.

— Есть что-то странное в этих картинках, — сказала она, — но я никак не могу понять что. Выглядит так, будто писец и иллюстратор — одно и то же лицо, что не совсем обычно, но, в общем, и такое встречалось. Качество миниатюр очень высокое. Взять это голубое небо — краску делали из толченой ляпис-лазури, которая ввозилась из Афганистана и ценилась на вес золота.

— А то, что здесь написано, ты можешь прочесть?

— Конечно.

Эдвард осторожно присел на край матраса.

— Ну и о чем там речь? — спросил он нервно. — Это действительно «Странствие»?

— Думаю, да. По крайней мере частично. Я пока не успела вчитаться как следует.

— Что значит «частично»?

Она нахмурилась, и обращенные вниз уголки ее рта опустились еще ниже.

— Слишком рано давать какие-то ответы. — Она взмахнула рукой, в которой так и держала скальпель. — Я ведь читала по диагонали, по ходу дела. Встречается кое-что незнакомое — то, чего нет в опубликованном позднее тексте. В этой версии гораздо больше места отводится ребенку лорда, которого убили, пока отец охотился на рыцаря-оленя. Целые страницы уделены рассуждениям о том, каким героем он мог бы стать. Сантименты. Или вот это. — Маргарет указала на одну из страниц. — В своих странствиях лорд встречает женщину, которая дает ему семечко. Он принимает ее за Святую Деву, но из семечка вырастает гигантское дерево, на ветвях которого гнездятся демоны.

— А как насчет тайного послания, этой самой стеганограммы?

Она потрясла головой.

— Даже не знаю, где искать ее, Эдвард. Если она существует, то может быть где угодно. Стеганограммы зашифровывали в рисунках, надписывали невидимыми чернилами, накалывали булавкой или использовали различные алфавитные коды. Каждое слово может обозначать букву, каждая буква — слово, в количестве букв одного слова тоже может быть зашифрована буква. Средневековые шифровальщики были очень изобретательны. Гервасий провел какое-то время в Венеции, а венецианцы в средневековом мире слыли мастерами криптографии.

Эдвард склонился над страницей с заглавной F и стал всматриваться в нее. Вскоре он начал различать отдельные слова: один… сад… ключ…

— Красиво, правда? — сказала Маргарет. — Такое письмо не предназначалось для дилетантов. Это скоропись, занимающая минимум места, изобретенная для экономии времени и бумаги. Одни слова сокращены, другие слиты воедино — такая техника называлась littera textura, плетенье слов. Выглядит прелестно, но требуется большая практика, чтобы это разобрать. А взгляни-ка сюда.

Она подняла один лист, держа его на ладонях, как жрица, приносящая дары, — так, чтобы настольная лампа просвечивала его насквозь.

— Посмотри внимательно. Для меня это неожиданность, но без ультрафиолетовых лучей прочесть ничего нельзя.