Имитация. Падение «Купидона» - Алекс Джиллиан

— Уезжай! Оставь в покое. Не мучай меня, — гневно и отчаянно бросаю я, замечая в синих глазах неумолимое выражение. Понимаю, что все он решил, когда сюда направлялся, и от меня сейчас ничего не зависит. По-своему сделает, заставит, если понадобится. И остановить я его не смогу, не получится. Оттолкнуть, ударить хочется, закричать во все горло, но мешает что-то. Дышать не могу, словно петлю на горло набросили, а я разобраться пытаюсь, вырваться. Пошатнувшись, назад отступаю и, развернувшись, прочь бегу, как ошпаренная, не оглядываясь, словно тысячи чертей следом, а он один страшнее для меня, чем целая преисподняя. Пусть думает, что как дурочка, психичка ненормальная, девчонка незрелая, а мне бы только спрятаться, выдохнуть, мысли в порядок привести.

В дом не возвращаюсь. Знаю, что там до меня доберутся. Еще и Аннабель подключится, начнут все дружно обрабатывать. Прячусь в домике садовника. Он выходные на неделю взял, к дочери на свадьбу уехал, еще три дня его не будет. Хотя кого я обманываю? Камеры по всему периметру. На одно надеюсь, что двери ломать никому не взбредет в голову. Закрываюсь изнутри на защелку, сердце ходуном, озноб по телу ледяной волной. И никакие увещевания разума не помогают. Мечусь по крохотной гостиной, как ужаленная, вздыхаю, периметр нервными шагами измеряю, а никто не спешит в двери ломиться, и я еще большей дурой себя чувствую. Через час прислуга завтрак приносит и не достучавшись уходит, на пороге оставив. К обеду Аннабель появляется, к ответственности, здравомыслию взрослой женщины через закрытую дверь взывает, я в зеркало на себя смотрю нервно посмеиваясь. Где она? Взрослая? Не смеши, не сработает.

Аннабель уходит ни с чем, и до вечера все обо мне забывают. Ни шагов снаружи, ни голосов. Все успокоились. Я ни к завтраку, ни к обеду не притронулась, только чай выпила. Булку с цукатами пыталась съесть, но больше одного куска не влезло. Поперек горла встало.

К ужину нервы поуспокоились, и я сама убежище покинула. В душе слабая надежда таилась, что Джером прислушался, уехал, понял, что я тоже решительно настроена. Но нет, не сдаются так просто Морганы. И злость внутри, и облегчение. С дорожки, что к дому ведет, широкий обзор на пляж открывается. И оттуда его увидела. Остановилась, как вкопанная, грустно так стало, пусто и больно.

Смотрю, как он Джоша по берегу в каталке к пристани толкает, где катер свой оставил. Взъерошенный, улыбающийся, костюм на шорты пляжные сменил. Наш короткий отпуск на Сейшелах вспомнился. Всего три дня мы счастливы были, или я опять себе все нафантазировала? Гоню прочь воспоминания, от которых в душе еще большая сумятица. На братьев смотрю и немного завидую. Джером достаёт Джоша из кресла и на руках заносит на катер. Покататься решили перед ужином, аппетит нагулять. Беспечные оба, радостные, и нет никому дела, что у меня сердце обрывается.

— Успокоилась? — Аннабель рядом встает, положив руку на плечо. Я не заметила, как она подошла. — Джош расцветает весь, когда брата видит. Раньше я злилась, думала, что Джером играет с ним мне назло, — с улыбкой за отплывающим катером наблюдая, произносит Бель. — Мне, вообще, тогда казалось, что весь мир против меня в сговоре. Что все плохое, происходящее вокруг, как-то со мной связано. А жизнь… какое ей до нас дело. Мы умрем, она продолжится. И боль, страдания, болезни никуда не денутся, и вероломство, и вся грязь человеческая. Надо выбрать, Молли, что ты хочешь видеть, что в свою жизнь впускать будешь. Можно надолго погрязнуть в жалости к себе, в злости и негодовании или вычеркнуть все, что боль причиняет, и по-новому на мир взглянуть, апеллируя другим набором ценностей. Самое тяжелое: не другим простить их промахи, а с себя начать. Чувство вины оно самое разъедающее, а я слишком много лет прожила в отрицании, чтобы вдруг одним днем пробудиться. Не хочу, чтобы ты тоже годы потратила. Счастливой сейчас надо быть, не завтра, не через двадцать лет.

— Мне не за что себя винить, — говорю сквозь зубы, обхватывая плечи руками.

— Я так же думала и верила, что не за что. Виноватых-то очень много вокруг было, а я просто руки отпустила и сдаться себе позволила. Знаешь, утро мое как начиналась? С бутылки шампанского, к обеду на виски переходила, а вечера… не помню, что там по вечерам в меню было. Я столько пила, сколько здоровый мужик не осилит, — с усмешкой говорит, взяв меня за локоть. — Иногда забыться удавалось. Порой даже весело было.

— Ты не похожа на алкоголичку, — повернувшись, я окинула Аннабель скептическим взглядом.

— Хорошо сохранилась просто, — отвечает с иронией. — Косметологи чудеса творят, если не скупиться на их услуги. Ты голодная? Пошли, поедим. Джером с Джо часа через два появятся. Пусть поиграют в покорителей океана.

Я позволила Аннабель Морган себя увести. Не знаю, что она мне такого сказала, но как-то вдруг легче стало. Нервничать и паниковать перестала, или гормоны мои разбушевавшиеся присмирели к вечеру? Даже поесть смогла немного, а потом сразу дикая усталость накатила. В спальне своей закрылась и вырубилась до утра. И снова никто ко мне не врывался, разговор по душам не требовал. Джером другую тактику выбрал, не давил, не настаивал, общество свое не навязывал. Выжидал, территорию осваивал. Я все его маневры как сквозь пальцы видела.

В течение следующих дней мы с ним пересекались только в столовой. Иногда видела мужа на пляже с Джошем, или в саду сталкивались. Я не бегала больше, не шарахалась, но упорно его игнорировала. Только на третий день утром поздороваться себя заставила. Сама устала от неопределённости, недосказанности и от напряжения, с каждым днем сильнее нараставшее, а Джером дистанцию держал, но в то же время словно приучал заново к своему присутствию и уезжать никуда не собирался. К концу недели мои нервы совсем ни к черту стали. Надоело, что ходит вокруг да около, как хищник к жертве приглядывается, подбирается. Огрызаться начала, цеплять на пустом месте, всем видом свое раздражение демонстрируя. Глупо все получалось. Неправильно. Видела, что старается, а кроме злости в ответ ничего не чувствовала. По вечерам уходила в свою спальню с гордым видом и полночи в подушку плакала. Кому, спрашивается, хуже делала?

Спустя дней восемь Джером сам не выдержал, явившись ко мне посреди ночи. Я проснулась, почувствовав, что не одна в комнате, запаниковала, пока