Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

Наяда попила, как птичка, и тихонько рассмеялась, а потом бултыхнула в воде своими грешными длинными сексапильными ногами, обдавая Артемия Клинопопова фонтаном брызг.

В этот момент машина розыска остановилась, из нее вышли Феликс Санин и двое оперативников – его призраки, его стража. Небритые, в помятой одежде, они шли, словно трое товарищей-сообщников. Феликс нес в руке темный пиджак. Его светлые крашеные волосы развевались на ветру.

Присутствуя при этой сцене и одновременно словно отсутствуя, глядя на происходящее со стороны, Катя заметила, как Феликс протянул пиджак вышедшему его встречать полковнику Гущину.

– Ну что?

– Без изменений. В коме.

Это все, что эти двое в этот миг сказали друг другу.

Феликс, сутулясь, пошел к дому. Гущин остался, теребя в руках пиджак.

Катя знала, что у него к Феликсу десятки вопросов. После мытищинской эпопеи, после бесплодного разговора с горничной Валентиной, чью мать так загадочно убили.

Однако она и не подозревала, что все изменится почти моментально. И все известные доселе факты встанут с ног на голову, как мир абсурда, которым в эту самую минуту наслаждался актер Иван Фонарев.

Достаточно лишь одного телефонного звонка и…

Звонок.

– Я слушаю, – ответил Гущин.

– Федор Матвеевич, мы провели сравнительный анализ ДНК, – сказал эксперт-криминалист. – Так же как с няней и мальчиком. Только теперь с родственной ДНК, из тех образцов, что мы собрали в доме. Вывод: Феликс Санин – не отец ребенка.

– Что?! – голос Гущина, и без того хриплый, окончательно осип.

– Он не его отец, это установлено абсолютно точно. Близкий родственник – да, но не отец.

– А кто… кто же отец Аякса?

– Его младший брат Гарик.

Глава 33

Не отец

Полковник Гущин переваривал новость долго. Возможно, одновременно давая Феликсу время оправиться и привести себя в порядок после суточного бдения в больнице. А может, просто не знал, с какого конца начать разговор.

Когда он наконец решился и покинул полицейскую палатку, Катя отправилась в дом за ним. Она сознавала, что присутствовать при их беседе не будет. Такие беседы не для женских ушей. Вообще здесь третий – лишний. Однако она следовала за Гущиным, думая, что там, в доме, в вестибюле отпустит его одного на поиски Феликса, а сама пойдет к Мещерскому в библиотеку.

Она думала о том, что они узнали. И еще думала о том, что сделают с убийцей – с ним, с нею, когда поймают, если поймают. Что сделает с ним, с нею Гущин? Человек, так хорошо ей знакомый, но которого она словно видит впервые, словно в ином свете – Гущин, тяжело ступающий по дороге к дому-дворцу, Гущин, так и не надевший возвращенный пиджак, некогда укрывавший еле живого Аякса.

Она думала и о них. О ребенке – искалеченном, отчаянно борющемся со смертью. О мертвой няне этого ребенка. Они ведь взывают к отмщению. И к справедливости. И к возмездию. Каким оно станет – это возмездие убийце?

Из вестибюля она наблюдала, как Гущин, удаляясь, пересекал соседний зал с расписным потолком. Вот он закрыл за собой белые двери. И Катя направилась в другую половину дома – к библиотеке.

Проходя мимо галереи, она заметила, что дверь приоткрыта и колышется, словно от ветра. Какой ветер в доме-дворце? Сейчас даже кондиционеры отключены. Наверное, в галерее только что кто-то был и ушел, заслышав ее шаги.

То ветер, проснувшись, колыхнул…

В сухой листве ветер шуршит…

Катя с порога смотрела на четыре полотна на дальней стене. Закатное солнце освещало помещение, но эта стена оставалась в тени.

Внезапно Катя ощутила легкое головокружение. Она подумала – это от долгих разъездов, от суматохи. Но за головокружением пришла свинцовая тяжесть во всем теле. Она повернула голову так, чтобы луч закатного солнца не слепил глаза.

И тут же увидела оранжевые иглы – лучи заката, пронзавшие сумрачную зелень парка виллы Геката. На миг ей показалось, что вилла – копия дома-дворца. Но она тут же поняла, что это просто мираж. Кроме белого итальянского фасада эти дома не имели никакого сходства. И еще терраса – открытая, на втором этаже, где собрались гости – дамы в кринолинах и господа в сюртуках. Но мало ли домов с открытыми террасами?

Где вид на Рим с Яникульского холма…

Где вид на Истринское водохранилище, чуть не ставшее могилой самоубийце…

Ich bin nicht sein Vater…

Катя не знала, слышала ли она это. Или все это было лишь в ее воображении. Как можно вообразить этот легкий, еле слышный шепот, свист? Словно кто-то задыхался от великого волнения. Кто-то, стоящий совсем рядом…

Я ему не отец…

Er ist nicht mein Sohn…

Он мне не сын…

Не отец…

Не сын…

В сухой листве ветер шуршит…

То ветер, проснувшись, колыхнул листы…

В следующую секунду Катя пришла в себя. И с изумлением и страхом поняла, что стоит возле картины Юлиуса фон Клевера – той, второй по счету, где на переднем плане – выпотрошенный белый павлин со вспоротым брюхом. А вилла Геката на заднем плане. Катя глянула на свои руки – они вцепились в позолоченную раму. Пальцы побелели, с такой силой она стиснула дерево. Чего она добивалась? Хотела снять картину со стены?

Катя медленно разжала пальцы, опустила руки. Она не помнила, как пересекла галерею и подошла к этой стене. Ей казалось, что всего минуту назад она стояла у дверей и чувствовала, как луч закатного солнца, как игла, колет, жжет ее шею.

Кто-то в доме говорил по-немецки, и я просто это услышала. Мало ли… Может, это по телевизору. Кто-то в доме смотрит телевизор, и там немецкая речь.

Внезапно на нее накатила волна безотчетного страха.

Катя повернулась и быстро пошла назад. Вот и опять она отсюда бежит, словно что-то или кто-то гонится за нею.

Три прыжка…

На четвереньках по-волчьи…

Катя вылетела из галереи вон, прошла, почти пробежала через каминный зал под удивленным и настороженным взглядом горничной Веры Бобылевой.

Увидела еще одни двери – за ними комната без окон и черная лестница. В углу притулился кулер. Катя нажала кнопку и, когда стакан наполнился холодной водой, схватила его и начала жадно пить.

А в это время полковник Гущин сидел в кресле напротив Феликса Санина в его апартаментах, примыкавших к спальне. Феликс принял душ и переоделся, но не успел побриться. Мокрые светлые волосы он зачесал со лба назад. Лицо было землисто-серым – от бессонницы, от переживаний. Под глазами залегли глубокие тени. Он выглядел сейчас лет на десять старше.

– У меня разговор к вам, Феликс.

– А я хотел сначала поблагодарить вас,