Компания дьявола - Дэвид Лисс

Мириам быстро пожала руку и сделала небольшой реверанс.

— Очень приятно, — сказала она и повернулась ко мне. — Я не могу прийти в дом. Я лишь хотела сказать, что сожалею о вашей утрате. Нашей утрате. Я не всегда во всем соглашалась с вашим дядей, но всегда ценила его и мне будет его не хватать. Всем будет его не хватать.

— Вы очень добры, — сказал я.

— Я говорю правду.

— Надеюсь, теперь вы снова будете со мной разговаривать, — сказал я, позволяя себе некую легкость в общении.

— Бенджамин, я… — начала она, но передумала. У нее перехватило дыхание, будто слова застряли в горле. — Именно это я и собираюсь делать, — сказала она и пошла прочь.

Я стоял и смотрел, как она уходит. Смотрел на место, где она только что стояла, и, как велела Селия, слушал свое сердце. Неужели я все еще ее люблю? Любил ли я ее? В такие минуты начинаешь задумываться о природе любви. Существует она взаправду, или это лишь порождение твоего каприза, воображения и эгоизма, состояние, вызванное призрачными и непостижимыми порывами. Такие размышления могут привести лишь к еще большему замешательству.

Селия покачала головой, словно увидела что-то очень важное и взвешивала все за и против, прежде чем сделать вывод. Потом обернулась ко мне:

— Мне кажется, зима не пощадила ее кожи. Вы тоже заметили?

Не дожидаясь ответа, она благоразумно удалилась.

В доме вино лилось рекой, и скорбящие пили его обильно, как было принято на похоронах в нашей общине. Я сбился со счета, сколько рук я пожал и сколько соболезнований принял. Я выслушал бесчисленные рассказы о том, каким добрым был мой дядя, каким щедрым, умным и находчивым, каким необыкновенным чувством юмора он обладал.

Наконец мистер Франко отвел меня в сторону, где в укромном уголке поджидал Элиас.

— Завтра ты должен забыть о горе и вернуться в Крейвен-Хаус.

— Он прав, — сказал Элиас. — Мы обсуждали это. Никто из нас не хотел бы, чтобы ты подумал, будто мы преследуем собственные интересы. Я, со своей стороны, только приветствовал бы, если бы ты бросил вызов Коббу и послал его к черту. Меня арестовывали за долги и раньше, поэтому ничего страшного, если арестуют еще раз, но мне кажется, что положение обострилось. Нанесен огромный и непростительный урон, и, возможно, тебе станет легче, если ты пошлешь Кобба к черту, но отомстить ты не сможешь.

— Вы сумеете нанести ответный удар, — сказал Франко, — только узнав, что ему надо, следуя по намеченной им для вас дороге, уверяя, будто его планы близки к исполнению, а затем неожиданно отобрать у него все. Как и мистер Гордон, я бы пошел в тюрьму с легким сердцем, зная, что совершаю благое дело, но это лишь означало бы отсрочку целей Кобба, а не его поражение.

Я кивнул. Я желал бросить вызов Коббу, побить его, вонзить клинок ему в спину, но мои друзья были правы, они смотрели в корень дела, а мой разум был замутнен яростью. Я обязан уничтожить Кобба за то горе, которое он причинил, и мог сделать это, лишь узнав, что ему надо.

— Я позабочусь о вашей тете, — сказал Франко. — Я удалился от дел и не обременен никакими заботами. Она ни в чем не будет нуждаться, мистер Уивер. Кроме того, у нее десяток, а то и больше друзей, которым ничего не известно об этих событиях и которые примут на себя заботы о ней из чувства любви. Вы хотели бы быть с ней, но в этом нет необходимости.

— Вы правы, — сказал я, — я сделаю то, о чем вы говорите, но с тяжелым сердцем. Как будет чувствовать себя тетя, если я оставлю ее, когда она нуждается во мне?

Друзья переглянулись. Затем Франко сказал:

— Знайте, что мы выполняем ее волю. Она обратилась ко мне и попросила сказать вам это. Я прошу отомстить не ради вас или нас, а потому, что об этом просит убитая горем вдова.

Я покинул дом около полуночи. Несколько друзей тети решили остаться на ночь, хотя она утверждала, что в этом нет необходимости. Она говорила, что пришло время учиться жить одной, поскольку именно так ей предстоит жить до конца своих дней.

Я уходил последним. И вот я встал, чтобы поцеловать и обнять тетю на прощание. Она проводила меня до дверей. Ее лицо осунулось, а глаза покраснели от слез, но в ней была решимость, которой я никогда раньше не видел.

— Пока всеми делами на складе будет заниматься Джозеф, — сказала она. — Но только пока.

Боюсь, я понял ее намек.

— Дорогая тетя, я не подхожу…

Она покачала головой и грустно улыбнулась:

— Нет, Бенджамин. В отличие от твоего дяди, я не буду просить тебя о том, что противоречит твоей натуре. Из чувства любви он хотел сделать тебя таким, каким ты быть не можешь. Из чувства любви я не буду этого делать. Джозеф всем займется, пока я в трауре. Когда траур закончится, я возьму дело в свои руки.

— Вы? — воскликнул я, не в силах скрыть изумления.

Она снова грустно улыбнулась:

— Ты так походишь на него. Когда мы обсуждали, что делать, когда его не станет, он говорил о тебе, о Джозефе, о Жозе. Но ни разу он не сказал обо мне. Я ведь из Амстердама, Бенджамин, а там многие женщины занимаются коммерцией.

— Голландки, — заметил я. — Но не еврейки.

— Это правда, — согласилась она, — но времена изменились, и страна другая. Для Мигеля, для всех, для тебя, Бенджамин, я была незаметной, потому что я женщина. Теперь его нет, и никто не мешает тебе видеть меня. Возможно, ты обнаружишь, что я совсем не такая, какой ты привык меня видеть всю свою жизнь.

Я улыбнулся:

— Возможно.

— Мистер Франко и мистер Гордон говорили с тобой?

— Говорили.

— Хорошо. — Она кивнула, решительно и в то же время задумчиво, будто поставила точку в некоем известном лишь ей одной рассуждении. — Ты сможешь сделать то, что должен? Сможешь вернуться к этому человеку, этому Коббу, и выполнять его распоряжения до тех пор, пока не узнаешь, кто он и каковы его планы?

Я покачал головой:

— Не уверен. Не уверен, что смогу сдержать гнев.

— Ты должен, — мягко сказала она. — Недостаточно просто причинить ему вред. Ты должен сделать большее. Поэтому ты должен отделить гнев от себя. Должен спрятать его в кладовку и запереть дверь.

— А когда придет время — отпереть, — сказал я.

— Правильно, — сказала она. — Но только когда придет время. — Потом она наклонилась и поцеловала меня в щеку. — Сегодня ты был безупречным племянником — по отношению ко мне и к Мигелю. Завтра ты должен быть безупречным мужчиной. Этот Джером Кобб погубил твоего дядю. Я хочу, чтобы ты в отместку погубил его.

Я бы провел еще одну бессонную ночь, если бы не страшная усталость, которая ощущалась почти физически, как непосильная ноша на плечах. Чем больше проходило времени, тем больше мое горе, печаль и гнев сменялись тупым безразличием. Я проснусь завтра, и моя жизнь будет продолжаться без особых перемен. Надо вернуться в Крейвен-Хаус — вернусь, надо поговорить с Коббом — поговорю и буду дальше выполнять его задание, вынашивая план мести.