Лейтенант и его судья - Мария Фагиаш

— Меня вы, господин комиссар, не запугаете. В наше время никого в кандалах не держат. Ну ладно. — Она повернулась к Кунце: — О чем вы хотели меня спросить?

— Кто вас заставил это делать?

— Никто меня не заставлял. Я это делала добровольно.

— Я вам не верю.

— А я от вас другого и не ожидала. Вы человек, который таких, как я, понять не может.

— Ближе к делу, черт побери! — заорал на нее комиссар.

— Хорошо. Так вот. В газете я увидела фото этой бедной милой женщины, которая только что родила, а от моего брата я слышала каждый день, что Дорфрихтер очень хороший человек. Никогда за свою жизнь он не видел такого мужественного заключенного, говорил мой брат! И вот однажды вечером я ему и говорю — он холостяк, и я веду его хозяйство: Йоханн, говорю я, мы должны помочь этим несчастным. Это наш христианский долг, Йоханн. Он долго не хотел и слышать, но я все время заводила разговор об этом, и наконец он сказал, что поговорит с обер-лейтенантом. А я побежала между тем к фрау Дорфрихтер. Долго пришлось ее уговаривать, пока она наконец мне поверила. Я ей говорю: «Проверьте разок меня, вы же ничем не рискуете!» И тогда она дала мне коротенькое письмецо, я передала его брату, а он — господину обер-лейтенанту. Потом мой брат положил пачку бумаги и карандаш под подушку господина обер-лейтенанта. А я отнесла его письмо фрау Дорфрихтер. В жизни не видела такого красивого почерка, каждая строчка как бисером написана!

— И когда это началось? — спросил Кунце.

— Недели две назад. Поверьте, мой брат в жизни этого бы не сделал, если бы не Рождество. Это просто бесчеловечно, невиновного человека запереть в клетке, как дикого зверя, чтобы он и поздравление с Рождеством не мог получить от своей семьи.

— Откуда же вы знаете, что он невиновен? — История была малоправдоподобна, но Кунце был склонен в нее поверить.

— Потому что он так говорит. Вообще-то все так думают. Всякий считает, что он невиновен.

Это было Кунце известно. Каждый день он получал анонимные письма: в одних его умоляли освободить заключенного, в других оскорбляли и даже угрожали. Появляющиеся в газетах фотографии изображали молодого офицера, который с абсолютно невинным взглядом улыбался в камеру. В нем не было ничего отталкивающего. Он излучал теплоту и любезность. Многие женщины вырезали его фото из газет и прикрепляли рядом с изображениями своих театральных кумиров. Шарм, который ощущался при личном общении с ним, был таким непреодолимым, что даже такой человек, как старший надзиратель Туттманн, не устоял и поставил под удар всю свою карьеру.

— Вы утверждаете, что ни вы, ни ваш брат денег от Дорфрихтеров не получали?

— Конечно нет, господин капитан. — И она гордо выпрямилась во весь свой рост.

— А вам предлагали деньги?

— Да, фрау Дорфрихтер. Но я отказалась.

— Очень благородно, — сказал Кунце, покачав головой. Он бросил комиссару полный удивления — на что еще способны люди, — но и с долей сомнения взгляд. — И что было дальше?

Доктор Вайнберг протянул ему сложенный листок бумаги.

— Это письмо, с которым мы ее поймали.

Листок был покрыт с двух сторон красивым беглым почерком. Строчки были подобны нитям с нанизанным на них жемчугом. Кунце пробежал письмо. В нем Дорфрихтер признавался своей жене в глубокой, непоколебимой любви. Кунце поразило, что человек со столь высоким интеллектом, подобно школяру использовал такие избитые и местами пошловатые обороты. «Видимо, для выражения любви, — подумал Кунце, — арсенал слов довольно ограничен; но кому не кажутся неистовые страсти других мужчин чем-то преувеличенным?» Мысли постоянно возвращались к письму Дорфрихтера: его никогда не сломить, пока Марианна Дорфрихтер в него верит. Он, мол, невиновный, который борется с огромной несправедливой силой. Но благодаря ее любви он в этой борьбе может победить.

Когда фрау Пауш была уведена, комиссар Вайнберг сказал:

— Я вам не завидую, господин капитан. Вот уже тридцать пять лет я в полиции, но такого сложного дела не припомню. Я имею в виду такого запутанного для следователя.

Кунце продолжал разглядывать письмо.

— Верите ли вы, господин комиссар, что он невиновен? Я имею в виду, закрадывалось ли у вас сомнение?

Вайнберг на секунду задумался.

— Не могу сказать определенно. Иногда да. Но я, вы понимаете, не нахожусь в таком тесном контакте с этим человеком, как вы. Тот факт, что такой безупречный служака, как Туттманн, пошел у него на поводу, я бы не слишком преувеличивал. Самый искусный соблазнитель, которого я за всю службу встречал, был один растратчик. Он был такой замечательный собеседник, что я чувствовал себя просто покинутым, когда пришло время передать его судье. Это одна из опасных сторон нашей профессии — иногда нам преступники кажутся гораздо привлекательнее, чем честные граждане, зачастую более интересными как личности. Они воплощают в себе нечто загадочное и угрожающее, что у простых граждан встречается редко.

У Вайнберга было такое чувство, что Кунце его вообще не слушал. Капитан о чем-то задумался.

— Если вы не возражаете, господин комиссар, — сказал Кунце, — я бы хотел проделать один эксперимент. Я хочу, чтобы обмен писем между Дорфрихтером и его женой продолжился.

Вайнберг кивнул.

— Да, это, я думаю, стоит сделать.

— Но как? Я не думаю, что эта Пауш согласится сотрудничать. Идеалистам трудно внушить что-то разумное. В принципе они ужасны.

— Я тоже не думаю, что с ней что-то получится. У нас в Бюро безопасности есть одна сотрудница. Она могла бы отправиться с письмом Дорфрихтера к его жене и сказать, что фрау Пауш заболела.

Кунце кивнул.

— Туттманна я распоряжусь сегодня арестовать, но не в служебное время, а у него на квартире. Его арест должен держаться в тайне, особенно от прессы. На место Туттманна я поставлю абсолютно надежного человека. Он скажет Дорфрихтеру, что Туттманн заболел. Остается только надеяться, что Дорфрихтер ничего не заподозрит.

— И что вы хотите этим добиться?

— Минуту, я еще не закончил. Я хочу проинформировать прессу об истории с Митци Хаверда.

Комиссар посмотрел на него озадаченно.

— Когда?

— Чем скорее, тем лучше.

— Вы хотите, стало быть, сломать Дорфрихтера морально.

— Да, именно этого я и хочу.

— И вы полагаете, с оглаской этой истории вам это удастся?

— Да, я надеюсь. Его жена будет оскорблена до глубины души и, возможно, даже окажется в стане его противников. Этого-то он и боится, иначе не просил бы меня сохранить эту историю в тайне.

На следующий день в «Новой свободной прессе» появился эксклюзивный материал об афере с Митци Хаверда. Марианна Дорфрихтер еще спала. С момента ареста ее мужа сон был единственным убежищем от всего этого ужаса. За ночь она вставала дважды покормить ребенка, но быстро засыпала снова. Йоханн Людвиг — его крестили днем раньше, Йоханн — имя в честь деда со стороны отца, Людвиг — со стороны матери — был на редкость спокойный ребенок. Марианна боялась, что все треволнения перед родами могли сказаться на ребенке, но этого не случилось.