Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

Васю, сказать честно, это тоже зацепило. Стоило первый раз отправиться на хорошее дело, да еще с девахами, так вилла отбой затрубила, самого Куркова пригнала. И ни в какую не получилось его уговорить обождать или хоть проверить треклятую эту «Волгу» – прыгайте в кузов, и все! Вот Артур, наверное, злорадствовал…

– Гнешь ты, Шариф, не пойми куда. Вроде и сорока тебе нет, а нутро у тебя тяжелое. Ты, наверное, с детства вместо молока жидкий свинец глотал. Говорить с тобой – как касторку пить. Пессимизм какой-то разводишь. Может, ты из этих, из раскулаченных?

– Нет, Василий. Я – рыбий жир для тебя. А еще я пельмени знаешь какие леплю? О-о, вернемся – дам попробовать. Только пальцы береги, чтоб не откусить. Попробуешь – и про пессимизм мой позабудешь, неделю оптимистом побегаешь, как новенький. Без баб. Ха. Нет, Вась, не гну я никуда. Просто родине – ей все служат. Нашей родине – все. Но в спецы не все идут, вот в чем дело. Наш брат – это те, в ком кровь бродит.

– А Михалыч? У него тоже чертик? Или Барсов?

– У всех, у всех. Только старших меж младшими не дело обсуждать… Но я тебе так освещу тему. Есть люди – служаки. Им все равно где. Хоть в Госстрахе. А если служака с чертиком – то отчего бы не в Кабуле? Есть идейные. Как мы все. Да. Если у идейного шило в заду, то ему самое оно на БАМ. А если еще и с чертиком – то в Красную армию. Но у нас таким трудно, идейные – они существа коллективные. Это наука, Вася. Психологические типы называется… Так вот есть третьи. Это одиночки. У нас общество общественное, коллектив коллективный, одиночкам у нас, то есть у них, трудно. Вот такие либо в лесничие, либо, как я, в диверы. Если с чертиком, а не с лешим. Но есть и четвертые, и пятые есть. А вот кто из них лучше родине служит – то от родины зависит. Кого когда и куда, какой патрон в какую обойму вставить – наука тонкая, она не тебе, не мне, не Куркову, она родине твоей ведома. Вот о чем я тебе толкую. Она у нас умная, так что послужить ты ей послужишь, каким боком-раком ни повернись. Только вот одним этим не оправдаешься…

– Перед кем это? Я в это все, – Кошкин покрутил ладонью над головой, – не верю. Как там у Высоцкого, знаешь? Хорошую религию придумали индусы…

– А то дело хозяйское, верить или нет. Только что ж ты тогда о взглядах спрашивал? Из других людей? Или «тут помню, тут не помню»? Так не бывает, классики еще говорили. Тебе пока тридцатник, а как отслужишь родине, что делать с собой будешь? С чертиком этим?

– А нету его! Нету, понимаешь? Буду я отставным полковником Кошкиным. В горы буду ходить. Высоко в горы. Мечта у меня такая есть. Девок наберу – и наверх. Понимаешь? Нету!

– И совесть там, наверху, не заскулит, что строителей из-за нас грохнули? Ты же родине служил – значит и им тоже. Там, наверху, не станешь девкам травить про это?

Кошкин ощутил острое желание приложить Шарифа башкой о кузов. Но к этому желанию примешивалось и любопытство. Нет, не любопытство даже, а потребность услышать, что же все-таки тот скажет про совесть – Васе казалось, что вот-вот сорвется у Рафа с языка важное, даже главное объяснение, отчего у него самого, у человека с душой дерева, не будет скулить потом совесть.

– У меня не будет, – сказал Шариф, но тут из-за угла брызнула короткая автоматная очередь, а вдогонку, с небольшим разлетом, еще одна. Машина рванулась в сторону, спорщики распластались на полу.

– Ну, живы?! Отзовись! – крикнул из кабины Курков.

– Пока живы, – силясь перекричать рев мотора, ответил Шариф, но голоса его не хватило.

– По кому стреляли? По нам стреляли? – спросил Кошкин, когда они добрались до виллы.

– По кому ж! Вон, гляди, решето какое. Только высоко взяли. – Алексеич с любопытством разглядывал насквозь простреленный кузов.

– Партизаны. Пугнуть хотели. Долбали-то сблизи, – заметил Кошкин. – У меня аж ухо заложило. Босота хренова!

– Партизаны? Во сне тебе уже видятся эти партизаны! Патруль то был. Наша дружественная народная армия.

– А какого хрена они по нам лупят? Видно же, что русские!

– А какого хрена ты тут делаешь? Они и чуют что-то, не слепые. Настроение, видно, пошло такое. Днем они патруль, а после семи сами, может, партизанят маленько… И повод есть – комендантский час, все шито-крыто.

– Алексей Алексеич, а чего вы, как черт в ступе, за нами примчались? Что за спешка?

Курков посмотрел на Васю так, словно хотел сказать: «Протри глаза, малый», – но вместо того коротко и жестко вымолвил одними губами:

– Приказ.

Кошкин кивнул и подобрался. В этом слове была если не ясность, то определенность, и оттого оно успокаивало. Мысль дорасспросить Рафа о его совести не оставляла его еще две долгих недели, вот только повода для этого больше не представилось. Вернувшись от Мамедова, Барсов собрал личный состав, отобрал девять человек во главе с Медведевым и отправил их на машине в Баграм. С вещами. Предупреждение Куркова об обстреле и о комендантском часе он оставил без внимания. «Скоро везде тут будут палить. И до семи и после», – только и сказал. В группу командированных попал и Вася.

2000 год. Москва

Игра в цивилизацию

На сем Балашов завершил первую часть нового романа. С опусом этим он совсем забылся во времени – даже не заметил, как месяцы пролетели. Он бы еще писал и писал, но жизнь начала поторапливать. Нет, Витя Коровин как раз творца не дергал, поскольку бумага и краска в маленьком свободолюбивом государстве под названием Россия вдруг подорожали так, что у издателя возникли производственные сложности и ему стало не до Игоря в трудные миллениумные времена. Что касается сценария, то он, говоря по совести, тоже не особенно заботил Балашова – Маша с неожиданной охотой взяла на себя эту его головную боль.

Да, Машенька оказалась умницей, настоящим подарком щедрой балашовской судьбы. Она, будто птичка, присевшая у него на плече, существовала рядом, но вовсе не обременяла писателя. Получив ключи от Игоревой квартиры, она приезжала к нему раза