Призрак Мельпомены - Лора Перселл

в руке? Ты могла заметить ее над сценой рядом с такой же улыбающейся. Это Мельпомена, муза трагедии. Я всегда говорила, что она посетила и вдохновила Юджина Гривза. Он был трагиком на протяжении… ох, уже больше двадцати лет. Даже представить не могу, кто сможет его заменить.

Я провела большим пальцем по поверхности броши. Мельпомена выглядела суровой, неподвластной времени в своей глубокой печали.

– У мистера Гривза были часы, – продолжила миссис Дайер, – с гравировкой Мельпомены на крышке. И я заказала себе такую же брошь.

Мелькнуло воспоминание: Гривз, с широко раскрытыми от ужаса глазами, сжимает эти часы в руке.

– Все это очень печально, мадам. Но, может, в этом есть и что‑нибудь хорошее? Все может сложиться удачно для вашего театра. «Меркурий» ведь специализируется на трагедиях?

– Что ж, пожалуй.

– И разве мы не собираемся помочь Лилит Эриксон стать именно трагедийной актрисой?

Рот миссис Дайер сморщился.

– Да, в целом собираемся. Мне претит, что венец Юджина Гривза достанется такой женщине… Но, как ты говоришь, это было бы хорошо для «Меркурия». Настоящая возможность. И сейчас особенно важно, чтобы ты уделяла пристальное внимание тому, что делает Лилит, и каждую неделю отсылала мне отчет обо всем, что покажется подозрительным.

Я вернула брошь хозяйке. Еженедельный отчет? Что же такое может затевать эта актриса?

Раздался стук в дверь, и в нее просунулась головка сбежавшей от гувернантки малышки Рейчел.

– Можно я посмотрю птичек, мама?

При звуке ее голоса неразлучники защебетали. Печаль на мгновение исчезла с лица миссис Дайер.

– Конечно, дорогая.

Рейчел восторженно взвизгнула и, взмахнув короткими юбками, вбежала в гостиную. Она была милым кудрявым созданием. Миссис Дайер никогда не рассказывала о братьях или сестрах Рейчел. Мне казалось, что у женщины ее возраста детей должно быть больше, но, возможно, у нее имелась на то какая‑то медицинская причина. Тут я вдруг подумала, что ни разу не видела в доме на камине визитных карточек и ни разу не застала выходящей от нее подруги. В сравнении с моей собственной семьей, эта казалась мне маленькой и обособленной от всего мира.

Миссис Дайер встала и подняла дочь, чтобы ей лучше было видно клетку. Птицы чирикали и наклоняли головки набок.

– Не думаю, что смогу рассказать тебе еще что‑то полезное, Дженнифер. Ты оказалась способной ученицей. Мне кажется, ты уже готова к тому, чтобы на следующей неделе приступить к работе. Я пришлю за тобой экипаж.

– В этом нет нужды, мадам, – начала я.

Она улыбнулась.

– Только в первый день. Иди сразу наверх в костюмерную и спроси там миссис Неттлз. Она будет тебя ждать.

Мое обучение закончилось довольно внезапно. С этого момента пьесе и самой Лилит Эриксон предстояло из каких‑то смутных понятий в моей голове стать реальными.

– Спасибо.

– Постоянно наблюдай и жди записки от меня. Я дам тебе время освоиться на новой должности. И мы снова встретимся… скажем, к концу недели.

Я кивнула:

– Да, миссис Дайер.

– Да хранит тебя Господь, Дженнифер Уилкокс.

Я подхватила вещи, стараясь не показывать своего недоумения. Неужто она всегда так эмоциональна? Возможно, меня несколько отвлек блеск ее богатства, и за ним я не разглядела в миссис Дайер романтичную натуру с живым воображением.

Ее страхи, несомненно, тоже были преувеличены. Лилит Эриксон не могла быть настолько скверной, чтобы для защиты от нее мне понадобились благословение и крестик.

Но в памяти то и дело всплывал вечер в «Геликоне», красное от света в лавке с каштанами лицо Филипа и его слова, когда он назвал театр нехорошим местом.

Театр развратил Грега. Но он ведь не сможет изменить таким же образом и меня?

* * *

«Доктор Фауст» вкупе с причудами миссис Дайер охладили мой восторг. И когда я увидела остановившийся возле нашего дома экипаж, который должен был отвезти меня в «Меркурий» в первый рабочий день, меня внезапно охватил ужас. Но страх не шел ни в какое сравнение с отсутствием возможности заплатить за жилье, поэтому, надевая перчатки и шляпку, я строго себя отчитала.

Берти сидел за столом и склеивал спичечные коробки. Это не приносило нам больших денег, но все же служило небольшим подспорьем. Шляпная фабрика, где работал Филип, отказалась брать Берти из-за больной ноги.

– Не хочу я, чтобы ты туда ехала, – вздохнул он. – Только успел привыкнуть к тому, что ты всегда дома.

– Я ненадолго. До премьеры еще есть время. Так что к ужину вернусь, обещаю.

Он смотрел на меня своими карими, как у Грега, глазами.

– Точно?

– Я вернусь, Берти. И всегда буду возвращаться. – Я видела, как он старается поверить моим словам и в то, что я не исчезну, как Грег. Мое сердце сжалось от боли. – Я тебя люблю. И еще сколочу нам состояние. Вот увидишь.

Транспорт миссис Дайер представлял собой карету с отполированными дверцами и сияющими колесными спицами, запряженную одной черной лошадью. Для меня было большой честью быть доставленной в театр лично. С козел спрыгнул тот же лакей, которого я видела в доме, и распахнул передо мной обитую бордовой обивкой дверцу экипажа. Я неловко забралась внутрь. Дверца за мной закрылась, щелкнул хлыст. Мы тронулись.

Нечасто мне приходилось путешествовать в тишине. Я привыкла к толкотне омнибуса. В редких случаях мы с Доркас расщедривались и брали наемный экипаж. Что бы сказала прислуга миссис Филдинг, если бы увидела меня сейчас?

В фешенебельной части города движение на улицах замедлилось. Глядя в окно, я успевала читать расклеенные на стенах афиши. Была среди них и афиша «Макбета». При виде нее у меня возникло странное чувство, будто в отражении витрины я внезапно узнала свое лицо. Впервые в жизни мне предстояло не просто быть собой, а стать частью чего‑то большего.

Наконец мы подъехали к театру «Меркурий». Конечно, я видела это здание и раньше: привлекательное сочетание красного кирпича и терракотовой плитки; но в подробностях я его никогда не разглядывала. Сверху, на фронтоне, стояла статуя римского бога Меркурия. Миссис Дайер сказала, что он подходящий покровитель для трагедийного театра, потому что сопровождает души в преисподнюю. Под фронтоном поблескивали три арочных окна, отделенных друг от друга колоннами. Ниже располагался балкон, а в самом низу – три квадратные решетчатые двери: для владельцев абонементов, для зрителей балкона и партера и для входа в театральную кассу.

Экипаж повернул за угол театра и остановился в куда менее впечатляющем дворике. С этой стороны здания кирпичная кладка была вся в птичьем помете и лишайнике, а металлические перила побила ржавчина. Здесь, наверное, магия театра заканчивалась: кругом лежали