Призрак Мельпомены - Лора Перселл

Доркас подмигнула мне:

– Хочет быть красивым перед дамами.

Филип густо покраснел. Ему было только тринадцать.

– Отстань! Я еще ни разу не был в театре. Грег вечно говорил, что мне надо остаться дома за хозяина.

Я вздрогнула, когда он произнес имя Грега.

– Тебе понравится в театре, – сказала я Филипу громким и радостным голосом, будто тем самым могла стереть следы от упоминания нашего брата. – Там ты попадаешь в сюжет. Если гремит гром, то ощущаешь, как у тебя в груди все подпрыгивает.

Тут, отодвинув от себя недоеденный ужин, заскулил Берти:

– Я тоже хочу пойти!

Я проклинала себя. Нужно было предвидеть такое. Я обняла худые плечи младшего братишки.

– Знаю, что ты хочешь, родной. Но чтобы подняться на балкон, надо преодолеть столько ступенек. Тебе с твоей больной ножкой это не под силу. – Нижняя губа Берти выпятилась и задрожала. – Я возьму тебя, когда подрастешь, – попробовала я уговорить его. – И не забывай: скоро придет миссис Хан с нижнего этажа и побудет с тобой до нашего возвращения. Она тебе расскажет много сказок, может, даже поинтереснее, чем мы будем смотреть в театре.

Берти уже исполнилось девять, но его слезы по-прежнему вызывали во мне такие же приступы паники, как когда‑то его младенческий плач. Мне казалось, что это не изменится никогда.

В этот момент ночной сторож на улице прокричал время. Доркас ухватила Филипа за ворот и оттащила от зеркала.

– Пора идти. Красивее уже не станешь.

Я вздохнула. Мне было тяжело оставлять Берти одного, но мы втроем заслуживали того, чтобы хоть раз где‑нибудь побывать. Я поцеловала младшего брата в горячую, мокрую от слез щеку.

– Увидимся через несколько часов.

Долго терзаться чувством вины было невозможно. Вечер выдался идеальным: легкий теплый ветерок и начавшее садиться солнце. Народ высыпал на улицы в поисках развлечений после тяжелого трудового дня. Оборванные мальчишки кувыркались и ходили колесом, зарабатывая медяки. Какой‑то незнакомец установил шарманку, и под ее аккомпанемент затанцевала труппа обученных собачек.

Филип широко улыбался. При виде радости на его веснушчатом лице у меня поднялось настроение. С тех пор как сбежал Грегори, радости нам очень недоставало.

– Кто написал эту пьесу? – внезапно спросил у меня Филип.

– Я не знаю. Никогда ее раньше не видела.

– Может, Шекспир?

– Нет. Кто‑то другой. Какой‑то другой уже умерший автор.

Доркас рассмеялась.

– Не приставай к ней, Фил. Ей платят только за то, чтобы она следила за костюмами.

Но сами пьесы меня тоже интересовали; я как раз пыталась в них разобраться. В моем образовании не делалось уклона на литературу или историю. Мне постоянно приходилось перечитывать страницы «Макбета», дабы убедиться, что я правильно поняла хитросплетения сюжета. Слава богу, миссис Дайер оказалась очень терпелива и все мне объясняла. Чем дольше я ходила за ее наставлениями, тем больше к ней привязывалась. Она умела ясно выражать свои мысли, была щедра и обожала свою маленькую дочку, которую, как я узнала, звали Рейчел.

Ближе к Ковент-Гардену улицы становились оживленнее. Из лавчонок на площади валил пар. Там продавали горячий сбитень, каштаны и конфеты с бренди. Я купила бутылку имбирного лимонада и встала в очередь к кассе. Эту бутылку мы передавали друг другу, радуясь, что у нас есть, чем освежиться на жаре. Знатные дамы проскальзывали в здание «Геликона» без очереди через вход для владельцев абонементов.

– Глянь-ка на них, – удивилась Доркас. – Как им удается оставаться такими чистенькими и не перепачкать в этой пыли все юбки?

– Деньги, – ответила я.

Наконец подошел наш черед просунуть в специальное отверстие в стене девять пенсов и получить взамен металлические жетоны. Толпа напирала, наступая мне на юбки и проталкивая внутрь. Я оказалась права, предупреждая Берти о ступеньках. Он бы ни за что не смог подняться на балкон. Сотни ступенек вели высоко наверх без промежуточных площадок, где можно было бы остановиться и отдохнуть. Когда мы добрались до верха, у меня нещадно болели ноги.

Но подъем того стоил, потому что в тот момент, когда взору Филипа открылся вид на лежащий внизу зрительный зал, я услышала его восхищенный вздох. Отсюда сверху мы могли разглядеть каждый кристаллик хрустальной люстры. Ряды скамеек круто спускались вниз, к перилам, предохранявшим людей от падения на зрителей в бельэтаже. Доркас схватила нас за руки и ринулась к самому нижнему ряду. Мы успели занять места прямо перед носом у компании молодых и бойких уличных торговцев. Показав им язык, Доркас сняла свою шляпку и привязала за ленты к перилам.

Филип расплылся в улыбке:

– Лучшие места на всей галерке!

Воздух быстро сделался густым от запаха апельсиновых корок и пота. Гудели голоса, топали ноги. Позади нас кто‑то щелкал орехи.

Неужели я и впрямь меняю свое унылое существование горничной на работу в столь потрясающем месте, как это? Мне с трудом верилось в собственное везение. Счастье – это зверь, которого надо держать на коротком поводке на тот случай, если ему вздумается сорваться и отшвырнуть меня в канаву. Лучше уж быть начеку в мире, где любой может тебя предать, даже твой собственный папочка или старший брат.

Но удержаться от того, чтобы заглянуть за ограждение на сцену, я не смогла. Сцена казалась маленькой. Важные господа в первых рядах партера смотрелись как муравьи. Джентльмены блестели напомаженными волосами, у леди на головах громоздились высокие прически с лентами и перьями. Роскошь их одеяния контрастировала с довольно обшарпанным зрительным залом. «Геликон» определенно знавал лучшие времена. Когда я убрала руку с ограждения, на перчатке остались следы ржавчины. Занавес, похоже, поела моль, а его бархатный блеск потускнел от пыли.

Я посмотрела наверх и заметила, что люстра с одной стороны потеряла блеск. Между потускневшими подвесками медленно колыхалась паутина. Потолок некогда был украшен фреской, изображавшей девять женщин в античных одеждах, но теперь она изрядно выцвела. Одна из фигур – с дубинкой и какой‑то маской в руках – сохранилась лучше остальных.

– Даже не верится, что ты будешь здесь работать, – с восхищением произнес Филип.

Его волнение передалось мне.

– Ну, не здесь. В другом театре. Я уже сто лет не была в «Меркурии», и, может, там совсем не так красиво.

– А может, даже лучше!

Театр всегда был уделом Грега. Это он вечно экспериментировал с цветами и полетом фантазии – возможно, в этом заключалась привилегия старшего. Мне же пришлось покинуть дом, как только Берти отлучили от груди, и начать зарабатывать более-менее приличное жалованье, которое следовало отсылать домой, где я появлялась исключительно редко.