Бригадир - Стоун Пайпер

class="p1">Наслаждение медленно угасало, наше дыхание возвращалось к норме. Он отстранился на несколько дюймов, что позволило ему прижаться губами к моим. После этого он коснулся лбом моего лба, его дыхание все еще было прерывистым.

«Это было потрясающе», — сказал он, и его голос стал еще ниже, чем прежде.

«Да, так и было».

"Как тебя зовут?"

Я не была уверена, что хочу ему это сказать. «Давай просто оставим этот замечательный момент как особый момент во времени. Хорошо?»

Его смешок вызвал волну вибраций во мне. «Справедливо». Он отступил, тут же засунув член обратно в брюки и застегнув их.

Через несколько секунд я пришла в себя, поправляя промокшие стринги и прижимая платье. Он взял меня за руку и начал тянуть обратно на свет. Боже. Мужчина хотел увидеть мое лицо. А что, если он был отвратительным?

Это невозможно.

Он остановился, едва не втянув нас под более яркий свет, но это позволило мне увидеть дополнительные черты. Мужик. Я был прав. Он сидел в костюме, как никто другой, кого я встречал, все его лицо было высечено.

Но было что-то знакомое. Не было ли? Где? Как?

Другой звук привлек мое внимание, и я прикусил губу. Мы были «настолько» близки к тому, чтобы нас поймали.

«Кто ты, черт возьми, такой? Что ты делаешь?» — я легко узнал грубый голос этого мужчины.

Солдат моего отца нашел меня и рычал на новичка. Рычал? Серьезно? Кем он себя возомнил, каким-то варваром в боевом режиме?

Я только покачал головой.

«Отойди от нее». Даже голос солдата был совершенно другим. Как будто он был готов убить человека и понятия не имел, что мы только что сделали.

«Все в порядке, Сергей. Я гость. Помнишь меня?»

Ого. Ого. Мое любопытство было настолько возбуждено, что я снова застыл.

Голос моего незнакомца. Я знал это. Странное предчувствие пробежало по моему позвоночнику. Ни за что. Никакого. Ноль. Я должен был ошибаться.

Я услышал топот ног и тишину. «О, Боже», — сказал солдат в полном смущении. «Простите, господин Кузьмин. Я очень извиняюсь. Давно не виделись. Как вы?»

«Отлично. Я не знал, что ты все еще работаешь на моего брата».

Глубокий, сексуальный голос, который подарил мне самые соблазнительные, сладострастные фантазии, которые у меня были за очень долгое время, также был табу. Полностью вне досягаемости и запретен.

Одни только мои мысли о том, чтобы упасть на колени и отсосать член этого мужчины, в конечном итоге приведут меня в особое место в аду. Я был в этом уверен.

Он меня трахнул.

Человек, которого я знал в детстве, был…

Когда я медленно повернулся и пошел дальше на свет, чтобы встретиться с этим человеком, я изо всех сил старался не потерять сознание, вынужденный изо всех сил схватиться за перила.

Я надеялся, что мой рот не был широко открыт. У меня было больше класса, чем это. Теперь, вместо видений сексуального величия, мой разум переместился в ранние годы, те, когда я считал его моим настоящим дядей. Он не был кровным родственником, ни в малейшей степени, только имел титул и ничего больше. Мой отец усыновил меня, когда я был совсем маленьким, когда они с моей матерью сошлись, но это ничего не изменило.

Но мысль о том, насколько табуированы мои мысли, задержалась в моем сознании. Боже мой, я ничего не мог с собой поделать.

И мы действовали таким образом.

Когда он наклонил голову ко мне, ему потребовалась целая минута, чтобы понять, с кем он флиртовал. Я не была полностью уверена, но мне показалось, что на его лице промелькнуло кратковременное выражение ужаса от греха, который мы только что совершили.

Темные, вьющиеся волосы, мерцающие глаза в мерцающих огнях. Тело, созданное для греха, и точеное лицо, которое могло бы соперничать с любым богом. Он также источал опасность и изысканность, человек, который мог выглядеть одинаково хорошо как в костюме, так и в джинсах.

«Я оставлю тебя в покое. Только не выпускай ее из виду», — сказал ему Сергей.

«О, уверяю вас, я этого не сделаю».

Ни один из нас не сказал ничего поначалу, когда Николай подошел ближе, не торопясь. В тот момент, когда его осенило, его мир потряс его так же, как и мой. Я почувствовал, что онподвергая сомнению его прежние мотивы, как это делала я, пытаясь понять, как он мог пропустить знаки.

Когда он оказался всего в нескольких дюймах от меня, я была уверена, что его мускусный лосьон после бритья опьянит меня сильнее, чем три выпитых мной бокала вина.

«Шантел», — сказал он, его голос рычал. В тоне явно чувствовался ужас.

Но я не могла перестать думать об этом прекрасном, страстном моменте.

Хотя я и хотел надеяться, что их будет больше, мои мысли были прямо противоположными. Я молил Бога, чтобы я никогда больше его не увидел.

Мой отец убил бы меня, моя мать была возмущена.

Но образы непослушных девочек вернулись.

«Шантел», — повторил он, его тон не отличался от прежнего, его глубокий голос сочился соблазном и сексуальными намёками. И недоверием.

Наступила еще одна минута тишины, пока я осознавал произошедшее.

«Дядя Николай».

Я сразу поняла, что ему не по себе. Мы не виделись с тех пор, как мне было лет десять или одиннадцать. Я проводила с ним так мало времени, что не должна была чувствовать себя плохо. Но он держал меня на коленях, когда я была намного младше, и читал мне истории. О, Боже. Да, я действительно буду гореть в аду.

Он покачал головой, ухмылка скользнула по его лицу. «Я давно не был для тебя таким. Я так понимаю, ты переезжаешь в Нью-Йорк?»

Мы сейчас вели обычный разговор?

Его взгляд скользнул вниз, к моим шпилькам? Да, скользнул. Как только он вернулся к моему лицу, я невольно провела языком по нижней губе, что, как мне говорили пару раз, было крайне сексуально.

Я флиртовал. Опять.

Как очень плохая девчонка.

Ад меня волновал меньше всего.

«Да, новая работа. Новое чувство жизни. Ты здесь?» Я тоже перестал узнавать свой голос. Он звучал слишком уж страстно.

«Да. Я живу и работаю здесь. У меня есть дом на Брайтон-Бич и еще один на берегу».

«Вы хорошо постарались».

«Да, я это сделал».

Наступивший неловкий момент был подпитан высокой энергией, электричеством, которое могло бы осветить город, и голодом.

Это было крайне опасное сочетание.

К счастью, и я не мог поверить, что думаю о чем-то столь греховном, моя