Экспансия-3. Аргентинское танго - Юлиан Семенов

— Посмотри на меня, Риктер. Можешь потрогать бороду, она настоящая… И очки с диоптрией… Приказ получить от тебя три документа я получил именно от него… Ты же знаешь систему: начальник корректен и добр, а подчиненный делает черновую работу, отбирает подписку, оформляет отношения, ничего не попишешь… Но дело в том, что интересы группенфюрера не во всем совпадают с моими… И подачкой тут дело не ограничится… Я хочу, чтобы ты написал и четвертую бумагу: «Дорогой Штирлиц, приглашаю Вас принять участие в разработке моего проекта. В случае Вашего отказа те идеи, которыми Вы располагали и передали мне безвозмездно в рейхе в сорок четвертом году, будут вознаграждены тридцатью процентами из моего авторского гонорара…» Ну, как? Сговоримся?

— О тридцати процентах не может быть и речи. Десять.

— Двадцать. Номер счета я скажу, когда встретимся в более удобном месте… Писать в темноте можешь?

— Я включу настольную лампу…

— Как раз этого делать не надо, Риктер… Темнота — друг жуликов и возлюбленных…

— Противно это все, — вздохнул Риктер. — И самое ужасное, что я дважды видел сон именно обо всем том, что сейчас происходит…

— А тебе не показывали сон о том, что пришло время идти к Перону и предлагать ему переводить исследования по бомбе в русло атомной энергетики?

— Зачем?

— Затем, что это выгоднее Аргентине. С бомбой ее задушат, а с энергетикой она станет первой страной этого континента. Подумай над моими словами… Станции — это навсегда, Риктер, бомба — ненадолго… Но к этому разговору мы еще вернемся, у меня есть все твои телефоны, я позвоню или от меня позвонят — встретимся… Обязательно скоро встретимся…

…В пять часов утра Штирлиц разбудил своих американцев, усадил их, сонных, толком еще не протрезвевших (отчего все начинающие горнолыжники так пьют после первого спуска?!), в раздрызганный автобус и попросил шофера Педро не гнать, начнут блевать, будет вонища, противно…

Когда выехали из города, Штирлиц устроился рядом с шофером и, приложив ко рту металлический рупор, громко спросил:

— Джентльмены, что вам больше по душе: всласть похрапеть или же послушать мои разъяснения про здешний край?

— Если бы можно было пропустить глоток виски, — сказал аптекарь из Далласа, — мы бы взбодрились…

— У каждого под сиденьем сумка, — ответил Штирлиц, — там найдете три сандвича, фляжку виски и фрукты.

Аптекарь застонал от наслаждения, достал холщовую сумку, припал к фляжке, блаженно зажмурился, откусил кусок груши, хрустко разгрыз ее (Штирлицу показалось, что у него зубы как у коня; все-таки что-то от животного в человеке — даже такого замечательного, как конь, — вызывает отвращение), закурил и, оглядев спутников, сказал:

— Джентльмены, по-моему, теперь самое время послушать маэстро…

— Просим, просим, — дружно поддержали остальные; лица помятые, мешки под глазами набухли, глаза покрыты красной паутиной, были б артистами или писателями, те проживают за один час несколько жизней, изнуряющее внутреннее напряжение, да и несправедливость ощущают не так, как остальные, а кончиками нервов, тем нужен стакан, чтобы хоть как-то успокоиться, а эти-то что?!

— Ладно, — ответил Штирлиц, — слушайте… Вообще-то, сначала я хочу задать вам один вопрос…

— Валяйте, — загалдели в ответ; добрая нация, дети, в них много открытости, а может, просто привыкли к гарантиям, уважают себя, поэтому так снисходительны и к себе, и к другим.

— Кто-нибудь из вас воевал?

Аптекарь ответил первым:

— Я служил в Сан-Диего, на авиабазе.

— А в Европе или на Дальнем Востоке? — спросил Штирлиц.

— Нет, никто, — ответил кряжистый крепыш, чем-то похожий на японца. — Все служили в Штатах.

— Тогда вам не понять, — сказал Штирлиц. — Вы ведь катались на лыжах в аргентинской Германии… Город начали строить австрийцы, а после того, как Гитлер повалился, сюда переехали сотни нацистов…

— Всех нацистов посадили в концентрационные лагеря, — возразил аптекарь. — Так им и надо, этим свиньям.

— Ничего подобного, — сказал Штирлиц. — Когда вернетесь, внимательно посмотрите названия магазинов, кафе, отелей, баров, компаний, каждое второе — немецкое… А особенно после того, как Перон пригласил в Барилоче немецких физиков… Не иначе, как здесь готовят атомную бомбу.

Американцы дружно расхохотались, зааплодировав Штирлицу.

— Между прочим, я серьезно, — ответил он, заставив себя улыбнуться. — Вокруг водопады, дармовая электроэнергия, вдали от людских глаз… Да вы на острова посмотрите, мимо которых проезжаете, когда отправляетесь на склон… Попробуйте туда пройти! Интересно, что с вами потом случится… Да не смейтесь вы! Это же сенсация! Расскажете американским газетчикам — заработаете деньги, окупите часть трат на путешествие… Ладно, сейчас мы начнем огибать озеро, дорога по другому берегу дерьмовая, зато можно будет выпить «агуа ардьенте» у сеньора дона Фрица Крабба…

И снова американцы расхохотались, повторяя: «сеньор дон Фриц».

— Чего гогочете?! — спросил Штирлиц. — А еще через три километра будет асиенда сеньора дона Валера, Ганса-Фердинанда Валера… А потом мы въедем в Анды, будем их резать насквозь, сорок миль, пока не упремся в чилийскую границу… Оттуда шестьдесят миль до Пуэрто-Монта — самого красивого рыбного рынка, зарядите свою сексуальную мощь мясом морских ежей, рапанами в два кулака величиной и устрицами, которых в Европе никто никогда не видывал! Впрочем, можно проехать пять миль, отогнать автобус в лес, а самим пойти по тропе в горы, через двое суток остановимся перед воротами, над которыми укреплен портрет великого фюрера Адольфа Гитлера, это колония «Дигнидад», никто в Штатах не верит, что там обосновались люди СС, а я…

— Кто такие «люди СС»? — спросил аптекарь.

— Уф, — вздохнул Штирлиц, — до чего же темные вы люди, прямо спасу нет.

Всего просчитать невозможно, сказал он себе, не мог же я всерьез рассчитывать на то, что среди туристов появится какой-нибудь журналист или ветеран, вроде Пола, который сидел в лагерях Гиммлера… Никогда нельзя рассчитывать на везение; американцы верно говорят: оптимальный подсчет должен исходить из концепции «фифти — фифти»… А из чего ты исходил, когда рассчитывал полет Клаудии в Буэнос-Айрес, спросил он себя. Этот вопрос был ужасным, как пощечина. А что я мог поделать, ответил он себе вопросом, стыдясь его; ему даже показалось, что он произнес его вслух; поступать надо, исходя только из того, чего ты не имел права делать; если каждый научится следовать такому жизненному принципу, горя будет меньше. Вздор, возразил он себе. Война продолжается, она не кончена, а лишь обрела иные формы, в чем-то, быть может, более страшные, потому что началась борьба за корродирование идей, за подмену сущности скорректированными суррогатами былой правды, страшный процесс предательства прошлого… В войне не бывает нейтралов. Нейтрализм — фикция. Третьей силой пользуются те, которые противостоят друг другу. Клаудиа никогда не была нейтральной, она еще в тридцать седьмом слышала, как я говорил на другом языке, очень похожем на португальский, а все испанцы убеждены, что русский и португальский очень похожи, особенно в интонациях…