Дальняя командировка - Фридрих Незнанский

— Пока! — поднял указательный палец Грязнов. — Я говорю: пока нет, но могут появиться. Знаешь когда? А вот мы устроим с тобой перекрестный допрос начальни­ку изолятора временного содержания, на основании ка­ких распоряжений он выпустил на волю задержанного преступника...

— Да нет, ну я-то тебе зачем? И вообще, у нас есть кому допрашивать, вот пусть прокуратура и занимается своим делом. А до преступника, я почти уверен, еще ша­гать и шагать. Обвинение-то тем браткам, которые уже сидят, до сих пор не выдвинуто. И этому Гробу, кстати, тоже. Подозреваются — но не больше. Вот следователи и названивали судье, просили продлить срок содержа­ния под стражей. Нет у них ничего, понимаешь? — уже сердито выкрикнул генерал. — Пусто! Нельзя держать, надо выпускать! А мы все тянем, будто улики сами по­явятся...

— Так уж совсем ничего? — засомневался Грязнов.

— Ну я ж тебе врать не буду... А к Прапорщику вооб­ще нет никаких претензий. Да он и сам все категоричес­ки отрицает. Имеет алиби.

— Ой, Иван, ну мы же с тобой знаем, как делаются алиби! — отмахнулся Грязнов. — А я, между прочим, — ты же в курсе? — имел с этим Прапорщиком жесткую беседу, когда у меня украли мою сотрудницу. И что дума­ешь? Вернули как миленькие. Ну, может, не сами верну­ли, это дела не меняет. А поскольку сотрудница не пост­радала, то и наша встреча тоже завершилась, в общем, мирно. Почти к обоюдному пониманию. Но я его пре­дупредил, что мое терпение может скоро кончиться. А чтоб сбить лишнюю спесь, пользуясь своими правами и согласием Александра Борисовича, взял с него подпис­ку о невыезде. Солдатенков понимает, что это чистая формальность в его положении, но знает и то, во что мы можем раздуть его дело, если подписка будет им нару­шена. А теперь новые события просто заставляют меня предпринять в отношении этого Лехи более жесткие меры. Твои ж ребята уже объяснили — почерк взрывни­ка... Ох, чую, придется мне самому теперь взяться за того задержанного. У меня он заговорит. И так заложит твое­го Прапорщика, что кое-кому мало не покажется. А ты как считаешь?

Седлецкий, непонятно зачем, помял, потискал паль­цами свои отвисшие щеки, затем, словно сомневаясь, подвигал бровями и... промолчал, будто не пришел еще ни к какому выводу. Впрочем, молчание — тоже ответ­ная реакция. И Грязнов не стал давить на него, еще не до конца разобравшись с насильниками.

И теперь он словно бы вспомнил, что когда только появился в кабинете Седлецкого, тот как бы пожаловал­ся ему по-дружески, что, мол, Турецкий там чего-то опять повел себя вроде не очень хорошо. Вячеслав Иванович, который не собирался обсуждать с кем бы то ни было поведение Сани, кивнул и предложил вернуться к теме попозже. А сам заговорил о допросе Умарова. Вот за этим обсуждением их и застали телефонные звонки из Воздвиженска. Но когда и этот вопрос более-менее утрясли, пора было, наверное, вернуться и к Турецкому.

— Так какие лично у тебя были претензии к Алексан­дру Борисовичу? Извини, я перебил тебя тогда...

— Да у меня-то какие? Лично у меня по моей службе к нему ничего нет. Поначалу грешил, было дело, не хочу отрицать, относительно Затырина. Но ты же мне привел веские доказательства, и я, ты помнишь, сразу дал свое добро. Тут ты не можешь возражать?

— Не могу. Одно дело, Иван, делаем..-.

Вячеслав Иванович помнил, как туго скрипели моз­ги Седлецкого, который долго мялся, не решаясь и слов­но ожидая от кого-то со стороны подсказки, пока не раз­решил временно отстранить подполковника от службы. Да и с назначением расследования по линии управления собственной безопасности тоже мямлил какие-то слова, пока Грязнов не надавил на него, сказав, что немедленно лично свяжется с начальником главка. А теперь, значит, сразу добро, ишь хамелеон!

— Все правильно, Иван. Так что у тебя еще?

— Между нами, да?

— Как скажешь.

— Очень темная история получается со Слепневым, судьей. Это, видишь ли, самоубийство... Посмертная за­писка с объяснениями причин... Нехорошая тенденция получается, понимаешь меня, Вячеслав Иванович?

— Ха! Это ты мне сейчас, Иван, старый анекдот на­помнил. Санин, между прочим. Рассказать?

— Ну расскажи, — не очень охотно ответил генерал. Он даже чуть поморщился, чтобы это увидел Вячеслав Иванович. Но Грязнов «не заметил».

— Чукча один закончил философский факультет в МГУ и вернулся домой. Оленей, мол, надо пасти, делом заниматься. И вот видит — переходит стадо через речку. Передний олень ушел вдруг под воду и не вынырнул. Утоп. За ним — второй, третий. Чукча задумался. «Одна­ко, — говорит, — теньденьсия?»

— Смешно, — хмыкнул Седлецкий.

— Нет, ты понял, на что я намекаю? — развеселился Грязнов. — Милиция совершает кучу противоправных действий, жалобы несутся в Москву потоком, президент велит разобраться и наказать виновных. А тут приезжает комиссия, отстраняет главного в городе милиционера, затем едва не тонет в реке прокурор, потом стреляется председатель районного суда. Да, и еще забыл — банди­ты похищают лейтенанта милиции, а позже устраивают покушение на председателя той самой комиссии. Дей­ствительно ведь, «теньденьсия» получается! А ты иначе, Иван Христофорович, не пробовал посмотреть на про­блему?

— Это как же? — с заметной иронией спросил Седлецкий.

— А вот так. Просто знает кошка, чье мясо съела. И теперь боится, выходы для себя безопасные ищет. Ты за­писку ту своими глазами видел? Читал?

— Нет еще, но... доложили!

— А вот Санин следователь, который туда выезжал, держал в руках эту писулю. И ничего там нет. А сказано просто и ясно, как говорят все трусы, спасаясь от неми­нуемой расплаты: мол, «прошу пожалеть и не трогать мою семью, а я виноват и сам выношу себе приговор». Что-то в этом духе. Так что ты мне всякие слухи не пересказы­вай, а поручи своим разобраться в деле... Между прочим, по тому прокурору тоже громкая отставка плачет. Если не больше.

— А это еще с какой стати?

— С той, что спустил на тормозах — и мы знаем, по чьей указке, — уголовное дело об автоугонщиках.

— Да что вы можете знать-то? Там же одно процессу­альное нарушение на другом было! Вячеслав Иванович, умоляю, не пудри мне мозги! Я к твоим словам и делам отношусь серьезно, поэтому давай не будем играть друг против друга. Да еще негодными средствами.

— Как сказать...

— Ты о чем?

— О негодных средствах, Иван Христофорович. Ты ж вот не спрашиваешь, чего мне известно и откуда. А пол­ностью отметаешь любые подозрения. И уж если на то пошло, то я знаю почему.

— Ну и почему?

— На ухо скажу.

— Да брось ты...

— Как знаешь, тебе тут жить, я понимаю. А ты все еще не принял для себя кардинального решения, вот в чем дело... Но я тебя не виню. Каждый, извини... зани­мается своим делом... как он хочет. Сказал бы грубее, Иван, и точнее, но, ей-богу, не желаю тебя обижать. Мо­жет, ты еще успеешь понять. Пока поезд не ушел окон­чательно.