Особый талант - Сергей Куприянов

На первый звонок Микитский не появился, и Черных, выдержав длинную паузу, позвонил повторно. Из-за забора донесся собачий лай — великана почуяли. Наконец створки ворот открылись, и появился маленький мужичок в расстегнутом милицейском бушлате без нашивок и погон.

— Ну чего трезвонишь? С толчка меня согнал. Надо бы звонок потише делать, а то так орет, что даже понос прекратился. Даже не помню, подтер я задницу или нет. Пожрать чего-нибудь привез?

— Пить меньше надо, — буркнул великан, возвращаясь к машине.

— А ты мне наливал? Уже три дня даже не нюхал. Может, от этого и несет? Слушай, давай в магазин на твоей карете смотаемся… О-о! Кого я вижу! Краса и гордость отечественной литературы да под конвоем. Никитыч! Надолго к нам?

— Мы мяса привезли, — вместо ответа сказал Пашков, в который раз удивляясь, как друг с другом уживаются эти двое.

— Это хорошо. А то вчера последнее кончилось. Надо бы холодильник тут завести, что ли. Нет, ну какой же жмотяра этот лесник, а? Представляешь? Забрал с собой старый холодильник! А на хрена он ему? Ведь говорил, что все равно будет новый покупать.

На эту тираду можно было не отвечать, тем более что историю про старенький «Саратов» лесника Пашков слышал уже раз пять или больше.

— Ну, кого привезли? — спросил Микитский, пропуская машину на территорию и заглядывая в заднее стекло, за которым маячила большая собачья морда с розовым языком-галстуком, свешивающимся между рыжих клыков.

— «Немка» Ника.

— Во! Победительница. Серьезная дамочка. Ну, пошли встречать новосела. А что еще привезли? — с затаенной надеждой спросил отставник.

— Крупу и еще что-то там Черных купил. Не знаю точно что.

— Детям, детям. Все детям, — последовал безрадостный комментарий. — А у меня даже чай заканчивается.

— Ты что, на чифирь перешел?

— Ну за кого ты меня принимаешь, а? Я урка тебе, что ли, чифири гонять? Я и водку-то уже через силу пью. Надоело, что ли? Не пойму. Раньше в кайф шло, а теперь каждый раз себя кляну. Слушай, может, я уже алкаш, как думаешь?

— Да наверняка, — насмешливо ответил Пашков.

— Ну, я же тебя серьезно спрашиваю, а ты мне хиханьки строишь. Я чего, думаешь, без балды, а? Мне оно надо с таким клеймом в могилу ложиться?

— Неужели пора?

— Типун тебе на язык! Я еще поживу маленько.

— Ну тогда у меня к тебе просьба. Я к тебе днями заброшу одну вещь. Ты положи ее куда-нибудь подальше. Чтобы никто ничего.

— Прокладки от жены прячешь?

— Вроде того.

— Святое дело. Сделаю. Нет вопросов.

Когда было нужно, Микитский умел быть сдержанным и немногословным. Проработав много лет в милиции, он знал, что можно говорить и о чем положено спрашивать, а что лучше принять как данность, хотя его язык немало ему навредил в свое время.

Они подошли к вольеру, около которого остановился «уаз». Черных готовил поводок, стоя около задней дверцы машины. Исподлобья посмотрев на напарника, он сказал:

— Ты с ней поосторожней. Ника собачка серьезная. В последнее время ей сильно досталось. Злая она стала.

— Ничего, как-нибудь поладим. У нас тут ничего компания. Все менты в отставке. А чего она так-то? Женихов не было?

— Били ее, — коротко прокомментировал Черных и добавил: — Вы бы отошли пока от греха.

Пересадка из одной клетки в другую произошла без особых проблем. Похоже, что в руках этого здоровяка все собаки становились шелковыми. Чувствуют, наверное, доброту. Да и он тоже не мальчик в этом деле — таких волков обхаживать приходилось, что жуть берет.

Когда Ника принялась обнюхивать свое новое жилище, он сказал, кольцами сматывая поводок и вешая его на крючок из толстой проволоки, закрепленный на металлической сетке вольера:

— Ты пока гулять ее не выпускай. Пусть пообживется денька два. И мясца ей побольше надо.

— И товарищеский ужин при свечах! Да я ей такого кавалера здесь найду — неделю будет ссаться от радости. Симпатичная дамочка. Хоть сам к ней в кадры набивайся.

«Дамочка» обнюхала дальний угол своего нового и, скорее всего, последнего жилья, замерла на секунду и почти без разбега бросилась на железную сетку, за которой стояли люди. Микитский отшатнулся. Клыки почти в палец длиной были всего в полуметре от его лица.

— Мяса-то много привезли? — спросил он, справившись со страхом.

— На пару дней хватит, — ответил Черных. — Надо бы еще парочку мест сделать. В юго-западном в конце месяца отбраковка будет.

— Сделаю… Ты когда приедешь?

— Завтра к вечеру. На все выходные. Ты давно собачек не выпускал?

— Утром гуляли.

— Давай еще, — почти умоляюще попросил он. И добавил, как будто оправдывался: — Вот и Никитич тоже соскучился.

Через две минуты территория бывшего лесничества превратилась в большую собачью площадку. Десяток псов, многие из которых и бегать-то толком уже не могли, по очереди ткнулись носами в ладони людей и побежали по рыхлому снегу, оставляя на нем отпечатки едва ли не в человеческую ладонь.

— Как там Лорд? — озабочено спросил Черных, глядя, как Пашков крутит в разные стороны большую голову кавказской овчарки и забирает в горсть его длинную шерсть, отчего пес приходил, кажется, в восторг. Во всяком случае, его хвост-полено с такой скоростью рассекал воздух, что тот свистел. — Ангел его не рвет?

— Обходятся без мордобоя. Да и сколько можно? Не мальчики уже.

— Ну? — возбужденно спросил Пашков, обращаясь к Микитскому. — Поработаем?

— Слушай, ну затрахал ты уже меня! Может быть, ты свою задницу уже подставишь?

— Потом!

— Вот ведь, бля, новый русский, — тихонько пробурчал отставной майор и пошел под навес надевать «страшный» костюм. Вышел он во двор картинным увальнем с длинными рукавами, из которых торчала вата.

— Чужой! — дурным голосом крикнул Пашков, и полдюжины собак кинулись на подставного, привычно и с удовольствием рвя, душа и раздергивая его до того момента, пока Черных не отогнал их, позволяя им остаться довольными и счастливыми от того, что они по-прежнему исправно исполнили свой долг.

По дороге в Москву умиротворенный Пашков вспомнил, как во время поминок вдова Матвея шепнула ему, показав глазами на стремительно пьянеющего, а больше притворяющегося Злоткина: «Обокрали меня, Виталий».