Надрез - Марк Раабе

Полицейский берет стамеску и принимается за работу. Хрустит пластмасса, минута – и ручки внутренней отделки сломаны.

– Теперь садитесь обратно в машину, – стонет Лиз, прижимая руку к животу. – Обе ладони на руль… Пристегнитесь наручниками.

Полицейские переглядываются. Усач с густыми волосами пожимает плечами, сдаваясь на милость судьбы. Второй нарочито медленно садится в машину, не сводя с Лиз взгляда, и ударяется макушкой о крышу.

Пока они приковывают себя наручниками, Лиз пинком отправляет их оружие под днище автомобиля и захлопывает дверцы. Нажимая на брелоке на кнопку электронной блокировки, она едва может сдержать смех, хотя ее и бьет крупная дрожь. И снова возникает чувство, будто она куда-то падает. От боли в животе перехватывает дыхание.

Усач в ярости смотрит на нее сквозь лобовое стекло. Он только сейчас понял, что его патрульная машина превратилась в превосходную тюремную камеру – ему никак не открыть дверцы изнутри.

На полицейских падает луч света от фар, когда БМВ проезжает мимо. А затем перед бутиком воцаряется темнота.

Лиз едва удается держать ногу на педали газа. Боль в животе то усиливается, то ослабевает. «Проклятье, это что, схватки? Я же даже еще не на пятом месяце!» У нее слезы наворачиваются на глаза. Лиз думает о Габриэле. Она сейчас отдала бы все за то, чтобы он был рядом.

Повинуясь интуиции, Лиз выезжает из Вассена, возвращаясь в сторону Андерматта. Полицейские ни за что не додумаются искать ее там. И, если повезет, завтра утром в новой одежде она, никем не узнанная, придет на вокзал в Андерматте, сядет в поезд и поедет по Сен-Готардской железной дороге^[9].

Неподалеку от Андерматта Лиз съезжает на узкую лесную дорогу, обрывающуюся у склона горы. В темноте она останавливает машину под кронами деревьев. Сейчас Лиз даже не думает о том, что ей может быть страшно. Она точно пьяная. Лиз выходит из БМВ, ноги у нее подгибаются, и она оседает на холодную, поросшую травой и мхом землю, источающую запах свежести. Лиз прижимается к ней ухом и глубоко вздыхает, прижимая ладони к животу.

– Я не знаю, слышишь ли ты меня, – шепчет она. – И как ты вырос, малыш… Но не бросай меня одну, пожалуйста!

Слезы стекают по ее носу к губам. Вкус соли приводит ее в чувство, и она медленно поднимается на четвереньки. Стягивает черное платье, обнаженной ползет к машине, роется в груде одежды на заднем сиденье. Внутреннее освещение очень слабое, и слезы застят Лиз взор, поэтому она не может разглядеть размеры, но в конце концов ей удается одеться. Забравшись в универсал, она запирает дверцу, откидывает сиденье и выключает свет.

Тьма пугает ее – на мгновение Лиз кажется, что она опять в камере. Но вскоре глаза привыкают к темноте, и она видит очертания деревьев на фоне ночного неба. В ветвях шелестит слабый ветерок, и Лиз чуть приоткрывает окно. Шорох веток убаюкивает ее, боль в животе накатывает волнами, будто ребенок протестует против всего этого безумия.

– Останься со мной, – бормочет Лиз, гладя живот. – Прошу тебя!

Деревья вокруг – как в парке, обрамляющем старую виллу фон Браунсфельда. Лиз представляет, как входит в его дом. Одинокий замок, мебель, картины на стенах. Единственный признак жизни – стук коготков двух собак по черновато-коричневому дубовому паркету и полыхающий в камине огонь.

«Камин».

Ее рука замирает, сердце опять пускается в галоп. Вначале Лиз уверена в точности своего воспоминания, но затем приходят сомнения.

«Это было так давно. Быть может, ты ошибаешься…»