Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

Так бывает только в романах, которые я не читаю. Нет, этот человек ни в чем никогда сам не признается. Боже, да он и вправду чудовище, если смог поднять руку на… Что же стало причиной? Почему он убил?»

Глава 37

ЗДРАВСТВУЙ, ФРЕЙД, ИЛИ ТОЛКОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ

Они покинули дом над озером ровно в десять утра: у ворот с визгом затормозили вишневые «Жигули», и Сидоров, на удивление свежий и бодрый, в приказном порядке предложил «проехать с ним». Ни Мещерский, ни Кравченко и вида не подали, что ждали этого приглашения с великим нетерпением. Напротив, лица их (как было отмечено всеми остальными домочадцами — а они сгрудились на террасе испуганной кучей, едва только опер переступил порог дома) выразили растерянность и недовольство.

— Вы что же, их арестовываете? — хрипло спросил Новлянский.

— Их приглашают в отдел для беседы. Не волнуйтесь, граждане, до всех тут очередь дойдет. Сначала они, потом… — Сидоров покосился на Корсакова, причем так, что тот изменился в лице.

Опер пошептался с дежурившими в доме сотрудниками милиции, еще раз для чего-то осмотрел спальню Зверевой, а потом они тронулись в путь.

Поначалу приятели молчали. Потом Кравченко не выдержал:

— А не рано мы заявимся?

Сидоров зыркнул на него в переднее зеркальце.

— Нормально, — ответил он с усмешечкой. — Там хорошим людям всегда рады.

В голосе его звенела этакая зловещинка, и Мещерскому поневоле стало тревожно. "Куда же это он нас везет?

Мне казалось, мы к его подружке едем, а выходит…" Но Кравченко быстро расставил все точки над "и".

— Тормозни-ка у станции — попросил он.

— Зачем еще? — хмыкнул Сидоров.

— Цветы продают. Не можем же мы в гости и без подарка… Наталья Алексеевна какие цветы больше уважает?

— Спроси что полегче, — опер улыбнулся. — Э-э, Вадя, слышь… Хризантемы только не бери. А то вроде как для кладбища…

Сказано — сделано. Вскоре Мещерский уже глубокомысленно созерцал пышный букет в хрустящем целлофане. (Кравченко не поскупился — розы были первый сорт.) И тут внезапно его посетило чувство, что их ждет впереди нечто необычное и интересное. Мещерский вздохнул: а ну как надежда снова обманет?

Обстановочка «Гнезда кукушки» — интерната для психбольных и «санатория УО, умственно отсталых» (именно так Сидоров представил ему это заведение) — произвела на него сложное впечатление.

Он шел осторожно, Кравченко — уверенно. И вид у него с букетом пурпурных роз был донельзя торжественный и чинный.

Если пациенты «Гнезда кукушки» насторожили Мещерского, то заведующая Наталья Алексеевна ему определенно и бесповоротно понравилась. Пришлась по душе, несмотря на то что выглядела она не очень презентабельно — бледная, осунувшаяся, в постели; светлые волосы разметались по ситцевой наволочке, одета в какой-то старенький спортивный костюмчик, левая рука в гипсе, пальцы опухшие, малопослушные. Но все это были, на взгляд Мещерского, преходящие мелочи, потому что выражение ее глаз и улыбка моментально заставляли забыть всю эту болезненную невзрачность.

Мещерский, как некогда и его приятель, жгуче позавидовал оперу: «Слишком хороша она для тебя, слишком уж влюблена…»

Кравченко приветствовал докторшу как старый знакомый. Положил розы на одеяло, осведомился о здоровье.

— Спасибо, Вадим, все уже в порядке. Вот кости срастутся и… Какие розы чудесные! Саша, попроси у нянечки кувшин. Давно хотела вазочку купить, да все как-то… Ничего, вот получу зарплату — разорюсь.

Кравченко представил Мещерского.

— Садитесь, пожалуйста, — докторша приподнялась на локте здоровой руки и потянулась к столику, где лежала стопка книг с закладками и листы ксерокопий. — Располагайтесь. Я решила, что вам все это срочно нужно, поэтому и…

— Всю ночь сегодня свет жгла, — буркнул Сидоров. — Все колдовала над этой писаниной.

— Я прочла письмо, — Наталья Алексеевна взяла в руки листы. — Ужасно, что она умерла. Такая женщина…

Вчера в «Новостях» уже передавали — только без комментариев и подробностей: «трагически ушла из жизни»… Я ее видела и слушала один раз, еще когда в университете училась, в Мариинке в «Пиковой даме». Зверева старую графиню пела. Такой певицы у нас уже никогда больше не. будет. Это целая эпоха. Что в мире творится? За какие-нибудь несколько месяцев Версаче убили, Звереву убили, Жак Ив Кусто умер, Рихтер умер… Век кончается, забирает с собой все великое, стоящее. Тысячелетие уходит. А что остается взамен? — Она положила письмо Зверевой на грудь. И приятели увидели, что в тексте ярким маркером выделены некоторые фразы.

Мещерский вежливо и терпеливо кивал головой, поддакивал: да-да, век кончается, жаль-жаль… В то, что эта светлая, излучающая радостную нежность (оперу) и тихое приветливое радушие (им с Кравченко) покалеченная женщина сможет поведать им нечто новое по этому ужасному делу, он не надеялся. Чувство, с каким он ехал сюда, улетучилось: мужики в тупике, что же может сделать женщина? Но слушать женщину, причем такую милую и обаятельную, было, конечно, приятнее, чем коротать время в прокуратуре, отвечая на цепкие вопросы подозрительного и въедливого следователя.

И Мещерский решил покориться судьбе: потерпеть даже «толкование сновидений». Ему вспомнилась Елена Александровна — как она там? Позвонить бабке у него так и не хватило духа. Если по телевизору уже сообщили о смерти певицы, значит, и она узнала…

— Наталья Алексеевна, Шура наверняка рассказал вам, что произошло за эту неделю в доме Марины Ивановны, — начал Кравченко. Докторша печально кивнула. — Не знаю, как сказать, — продолжил он, — но это чертово письмо… Оно мне не нравится. Мне вообще все это дело не нравится с самого начала. А письмо.., короче.., вот, на ваш взгляд психиатра, в этом кошмаре есть что-то или это действительно чушь собачья?

Докторша снова приподнялась на локте, и Сидоров (он вроде бы бездумно скучал все это время, глядя в окно) моментально среагировал и, даже не спрашивая, понял, что от него нужно: сложил горбом подушку и подсунул ей под спину. Мещерскому такая заботливая расторопность очень даже понравилась, он даже взглянул на опера благосклоннее. А глаза Натальи Алексеевны засияли еще ярче.

— На это письмо можно смотреть по-разному, — ответила она, — но определенное смысловое содержание в том, что здесь изложено, думаю, всегда будет одним и тем же.

И это содержание весьма интересно и неожиданно — по крайней мере для меня. Я, конечно, всего лишь простой сельский (как говорили в старину) врач, а не дипломированный психоаналитик, и толкование сновидений представляется мне делом весьма непростым, точнее, делом не для таких, как я, дилетантов. Однако то, что мне вообразилось (не могу сказать «то, что я узнала»), потому что «знание» для моих выводов — было бы весьма лестное название… Короче,