Скованные одной цепью - Харлан Кобен

— Так что тебя беспокоит, Лекс?

Райдер пропустил вопрос мимо ушей.

— Почему же я не знаком с невестой?

— Долго рассказывать.

— А где она сейчас?

— За границей, — неопределенно махнул рукой Майрон.

— Дать тебе совет насчет женитьбы?

— Например, «не верь дурацким интернетовским сплетням насчет отцовства»?

— Тоже неплохо, — усмехнулся Лекс.

— А то.

— И все же совет другой. Вот он: ничего не скрывайте друг от друга. Ничего.

Майрон ждал продолжения, но Лекс молчал. Тогда он спросил:

— И все?

— Ты рассчитывал на что-то более глубокое?

— Ну да, наверное, — пожал плечами Майрон.

— Я люблю одну песенку, — сказал Лекс. — В ней есть такие слова: «Твое сердце словно парашют». Знаешь почему?

— По-моему, там есть строчка насчет того, что парашюту подобен мозг — он работает только в открытом состоянии.

— Ту строку я тоже знаю, но эта лучше: «Твое сердце словно парашют — он раскрывается, только когда летишь вниз». — Лекс улыбнулся. — Хорошо, правда?

— Пожалуй.

— У всех в этой жизни есть приятели, взять хотя бы тех, кого ты здесь видишь. Я люблю их, мы встречаемся, выпиваем, беседуем о погоде, спорте, девчонках, но если бы мы не виделись целый год — или вообще больше ни разу не встретились, — это бы мало что изменило в моей жизни. И так бывает почти со всеми.

Лекс сделал еще глоток. Позади них открылась дверь, и на пороге появилась стайка хихикающих женщин. Лекс покачал головой, и они исчезли.

— Но случается, — продолжал он, — вдруг встретишь родственную душу. Вон как Баз. Мы говорим обо всем. Мы знаем друг о друге все, до последней мелочи, до самого дурного поступка. У тебя есть такие друзья?

— Эсперанса знает, что у меня нелады с мочевым пузырем.

— Что?

— Не важно. Ты продолжай, продолжай, я помню, о чем речь.

— Итак, подлинные друзья. Ты позволяешь им заглянуть в самые черные свои помыслы. Чернее не бывает. — Лекс выпрямился, подходя к главному. — Но знаешь, что самое удивительное? Знаешь, что бывает, когда ты полностью открыт и позволяешь другому увидеть, что ты совершенно не в себе?

Майрон отрицательно покачал головой.

— Друг проникается к тебе еще большей любовью. С любым другим ты нацепляешь на себя маску, чтобы скрыть всю грязь и понравиться. Но подлинным друзьям ты всю грязь позволяешь увидеть — и это заставляет их сочувствовать тебе. Сбрасывая маску, мы сближаемся. Но почему же так нельзя поступать всегда? Почему, спрашиваю я тебя, Майрон?

— Наверное, ты сам мне это скажешь.

— Хотелось бы знать. — Лекс откинулся на спинку дивана, сделал очередной глоток шампанского и в задумчивости склонил голову. — Ясно по крайней мере одно: маска — ложь по самой своей природе. Как правило, притворство нормально сходит. Но если не открыться тому, кого больше всех любишь, если не обнажить свои пороки, — общего языка не найти. По сути дела, ты что-то утаиваешь. И эти тайны становятся подобны язвам, разрушающим организм.

Снова открылась дверь. В комнату, спотыкаясь, вошли четыре женщины и двое мужчин. В руках у них было по бокалу неприлично дорогого шампанского, все они улыбались и хихикали.

— Ну и что же за тайны у тебя от Сьюзи? — спросил Майрон.

— Это улица с двусторонним движением, приятель, — покачал головой Лекс.

— Хорошо: что у Сьюзи за тайны от тебя?

Лекс не ответил. Он молча смотрел в противоположный угол комнаты. Майрон проследил за его взглядом.

И увидел ее.

Или по крайней мере ему показалось, что увидел. Заметил в той стороне зала для особо важных персон, где горели свечи и плавали клубы дыма. Майрон не видел ее с той самой зимней ночи шестнадцать лет назад — с округлившимся животом, заплаканную, перепачканную кровью, сочившейся между пальцами. Он давно потерял их из виду; последнее, что слышал, — это что они живут где-то в Южной Америке.

Взгляды их встретились на секунду, не больше. И как бы ни трудно было в это поверить, Майрон узнал ее.

— Китти?

Его голос потонул в музыке, но Китти не колебалась ни мгновения. Глаза ее широко раскрылись — может, от страха? — она круто повернулась и побежала к двери. Майрон попытался вскочить, но с мягкой подушки так просто не поднимешься. Когда он встал наконец на ноги, Китти Болитар — свояченица Майрона, женщина, лишившая его столь многого в жизни — уже была за дверью.