Короли преступного мира - Евгений Осипович Белянкин

Ознакомительный фрагментАлика начались скитания. Он мучился и голодал, не зная что же ему делать. Тут-то и подвернулась сердобольная женщина — миловидная, располагающая к себе. Она привела мальчишку к себе домой. Оценивающе покрутила его перед собой и, неодобрительно покачав головой, отправила в душистую ванну. После ванны напялила на худое тело пижаму и посадила за стол. На столе было все, и он, естественно, наелся до отвалу. Ночью… ночью он был в ее постели. Теперь-то он знал, что женщине нужно от него, и потому сильно не сопротивлялся… Он делал все, что она хотела, а хотела она многое, и Алик, не выдержав всех испытаний, на четвертый день сбежал…

В Средней Азии, попав к наркомафии, он продавал маленькие пакетики с зельем. Потом его отправили на плантации, откуда он быстро сбежал… Потом украл первый кошелек… И, как ни было сложно, сумел доехать до города на Волге и вернуться в детский дом.

Ребята встретили так, словно он и не пропадал.

— А к тебе отец приезжал.

Бритые головы, «телеги», на глазах — спортивные шапочки. У каждой «конторы» — свой цвет и свои «авторы». На одних они наводили ужас, других соблазняла романтика. Пацаны лопались от зависти, только бы вписаться.

Алик жил сам по себе, пока его не встретили старые приятели Вадьки. Теперь и он стал пропадать в знакомом подвале, беситься на дискотеке, «мотаться» с рыжим парнем в спортивном костюме. Уже не раз его брали «на дело», где он показал недюжинные способности. «Контора» приняла его целиком.

Алик становился мускулистым, быстро взрослел. К тому же «морда» хорошела и притягивала девчонок. Конторская Кудряшка — тонкая, как тростинка, восьмиклассница, — его баловала, говорила, что в нем есть что-то такое, чего нет в других — «изюминка».

Прошел год: детдомовские пацаны уже признавали его «авторитетом», многие младшие липли к нему. Старшие побаивались и стали сговорчивее. В детдоме назревала своя группировка.

Но самое странное, в отличие от других, Алик не пропускал школу. Как-то учительница по литературе отозвала его в сторонку.

— Слушай, Альберт… — Учительница проницательно посмотрела в его красивые, с длинными ресницами, глаза. — Слушай, Альберт. О тебе говорят много плохого. Но я в это не верю. Ты же гуманитарий. Из тебя мог бы выйти известный журналист. Да-да, что ты так смотришь? Я же говорю правду, посмотри, как ты пишешь… Образность, психологичность.

Алик в душе как-то понимал учительницу.

— Вера Петровна, образностью и психологичностью, между прочим, пропитана вся наша детдомовская жизнь.

— Да-да, понимаю. — Учительница задумчиво поправила на переносице очки. — Но ты все же подумай, Альберт… очень подумай.

— Хорошо, Вера Петровна.

Алик выбежал во двор и вынул письмо от Мазони. Крестный писал о том же — учись, малый! В письме была аккуратно завернута «красненькая», и Алик, скользя глазами по строчкам, очень даже хорошо вспомнил Мазоню — годы прошли, а он видел его сильное, притягательное для ребенка лицо. В Алике что-то затеплилось, и он, разволновавшись, быстро побежал по школьному двору, чтобы как-то успокоиться.

Про Вадьку Алик забыл, уверенный что его убили. Но каково было его удивление, когда в детдоме он встретил длинного, с тонкой шеей и с теми же соломенного цвета глазами Вадьку.

Алик не был обижен на дружка. Он даже обрадовался, узнав в худом, почти взрослом парне Вадьку.

Но тот лишь холодно отстранил его от себя.

— Прости, — хрипло сказал он. — Так получилось. Но я всегда помнил о тебе…

— Это хорошо, что ты помнил, а то я уже тебя забыл, — вяло и язвительно заметил Алик.

— Я приехал проститься. — И он низко опустил голову. Щеки его пылали лихорадкой.

— Ну, прощайся, — сунул руки в карманы Алик.

— Вот! — И Вадька поднял рубаху. Алик отпрянул. Вся спина Вадика была в больших ярко-красных, словно покрытых лаком, болячках и рубцах. — Сифилис…

Алик помрачнел и пошел от Вадьки прочь. А Вадька стоял на месте, как вкопанный.

Ночью в сарае, где хранились дрова, Вадька повесился. В том месте, где когда-то они распивали «Агдам».

Алик, уткнувшись в подушку, безмолвно плакал.

Когда пришли сотрудники милиции, чтобы арестовать его, он едва стоял на ногах: сотрясались от горя плечи, страшно болела захолодевшая грудь…

5

Их крестили не в церкви. Бородатый, в блестящей ризе протоиерей черпал святую воду, мокрой холеной ладонью проводил по короткостриженным головам.

— Отрицаешься ли сатаны и всех дел его, и всех агел его, и всего сложения его, и всея гордыни его?

Тридцать колонистов, от четырнадцати до шестнадцати лет, в дрожащих пальцах, синих от наколок, держали тонкие, изящные свечи.

— Отрицаюся…

На каждом чистая, модная рубаха — подарок церкви — новые крестики на алой тесемке.

К Альберту протоиерей подошел отдельно, видимо, привлекли его большие темно-карие глаза.

— Батюшка, символ веры гласит: признаю одно крещение для прощения грехов… Так что же делать во оставление грехов?

— Хорошему учишься у хороших людей. Мужеству — у мужественных. Честности — у честных. Ум берешь — у умных. Доброту — у добрых!

Священник перекрестил Альберта.

— Вот так мой отрок!

Кто-то из них обречен… После колонии их снова привезут в колонию, только уже строгого режима, а то и в тюрьму. Такова доля многих бездомных пацанов, для которых свобода — только миг между прошлым и будущим, очередная вылазка «в свет», а зона — дом родной. Воля… Сколько их цеплялось за нее, так и оставшись за бортом. И хотя без воли нет зоны, они чужие в этой жизни — чужие по складу и происхождению. Я — вор, родился и помру им…

Альберт, оказавшийся за колючей проволокой, как никто понимал эту роковую круговерть… Нет, на колонию он не в обиде: она приняла как своего. Кто, «моталки»? — Наш, из «авторитетов…»

Колония для несовершеннолетних жила по зонной психологии. Те же традиции, что и у взрослых. Прежде всего — проверить новичка на прочность, на «вшивость». Проверки разные и остроумные. Как и у взрослых, здесь есть своя каста неприкасаемых: «обиженных», «опущенных» — «девочек».

Подкинули с заискивающим видом вертлявого пацана. Поплакал тот в жилетку да, заторопившись, невзначай сунул руку. По незнанию традиций зоны можно случайно пожать ее, тем самым навечно причислить себя к числу «обиженных»…

Раньше Альберт не очень-то знал все эти премудрости, но в «конторе», а потом и в пересылке, где малолетки по первому сроку перемешаны с блатными, кое-чему научился.

Правда, были пацаны, кому внешность новичка не понравилась, — уж больно броская — но, видно, родился он под счастливой звездой: в колонии оказалось немало «мотальщиков»,