Тайна персидского обоза - Иван Любенко

Уездные города в России — все на один манер, и отличия между ними нет почти никакого. Длинная, как коломенская верста, главная улица начинается с двухэтажного деревянного, оштукатуренного под кирпич дома городничего, а дальше по обеим сторонам смиренно кланяются приземистые грязно-серые домики обывателей, похожие на просящих подаяние нищих. Церковь — роскошная белая громадина с золоченым куполом; старый гостиный двор — хранилище гвоздей, упряжи и мануфактуры; напротив — приземистое одноэтажное строение с отражающейся в огромной луже надписью «Почта»; чуть поодаль — выкрашенный почему-то в яркий охристый цвет кабак под названием «Париж»; в самом конце — участок с квартирой полицмейстера, за ним — стройный ряд разного рода комиссий и пустырь, именуемый площадью, за которой — больница, тюремный острог да кладбище.

Вот примерно в такой город и въехала поздним осенним вечером израненная дорожными кочками и расшатанная безжалостными степными ветрами казенная карета надворного советника Самоварова. И, несмотря на то что минуло уже четыре года с того момента, как высочайшим указом Ставрополь был назначен центром Кавказской области во главе с генерал-губернатором, внешне он оставался обыкновенным уездным городом с населением в пять тысяч человек. Южная окраина России встретила гостя привычным, почти петербургским ненастьем: холодная мелкая изморось усиливалась и постепенно переходила в ливень. Остановившись у единственного мало-мальски схожего с гостиницей постоялого двора с издевательской надписью «Европа», Иван Авдеевич приказал выносить из экипажа вещи.

Закончив неотложные при заселении формальности и предупредив о необходимости разбудить его в восемь, он переступил порог плохо меблированной комнаты с широкой двуспальной кроватью, увенчанной пирамидой подушек, и маленьким пузатым комодом с висящим над ним тусклым зеркалом. На стене тикали простецкие ходики. Единственное окно с давно не мытыми, желтовато-мутными стеклами выходило на главную улицу — Большую Черкасскую. Носильщик принес чемодан, а вслед за ним с трудом затащил в комнату надворного советника ящик с торчащими из него острыми углами камней. С плохо скрываемой ненавистью он бросил ношу на пол. Заработав гривенник за труды, бородатый мужик помедлил, но так и не осмелился задать мучивший его вопрос касательно желтого ракушечника, привезенного аж из самого Санкт-Петербурга. Почесав затылок и окинув барина полным сожаления взглядом, он тяжело вздохнул и вышел.

Впервые за двенадцать дней уставший от многодневного переезда путник мог по-настоящему отдохнуть. Он мгновенно провалился в сладкую, обволакивающую дрему, но в мирном тиканье настенных часов ему снова чудился звон курьерского колокольчика и все еще виделся бесконечный, петляющий между холмами унылый почтовый тракт.

Утро пришло вместе с легким стуком в дверь. Извиняясь, коридорный напомнил о времени и удалился. Соскочив с низкой, вогнувшейся дугой наподобие гамака кровати, Иван Авдеевич наскоро побрился и освежился любимым «Parfum de la Cour». Помолившись на висевшую в углу икону, он спустился по скрипучей расшатанной лестнице в небольшую, расписанную еще с незапамятных времен в виде боскета залу. В комнате стоял запах несвежего кухмистерского обеда. В самом ее центре находился единственный свободный стол. Прислуживал один половой. Основными постояльцами оказались командированные офицеры Кавказской линии. Здесь встречались и те, кто только отправлялся в экспедиции, и те, у кого уже закончился годичный срок нахождения в передовых частях.

Холодная говядина, нарезанная толстыми пластами, слегка заветренный сыр, сваренные до синевы яйца, жирное коровье масло и чай со сладкими, но уже не очень свежими крендельками составляли неизменное утреннее меню этого далекого от домашнего уюта заведения. В неторопливой атмосфере неспешного завтрака мысли перекинулись на поиск главной разгадки, и незаметно для самого себя надворный советник стал обдумывать план дальнейших действий.

«Итак, надобно прежде всего еще раз уточнить, какой информацией я обладаю. — Рассуждая, Иван Авдеевич всегда представлял перед собой чистый лист бумаги, по которому свободно гуляло перо, выводя в столбцы аккуратные записи. — Во-первых, преступник имел возможность заранее подделать не только две полковые печати, но и личную печать Грибоедова, а ведь она использовалась только в двух последних обозах. Значит, злоумышленник имел доступ, скорее всего по долгу службы, ко всем ценностям, шедшим из Персии через Ставрополь. Во-вторых, он ухитрился добраться до связки ключей полковника и подменить один из них. Получается, что это человек из его окружения либо в какой-то момент находившийся рядом с Карпинским. В-третьих, подброшенный ключ тоже ведь должен подходить к какому-то замку. Хоть и слабая ниточка, но все же кое-что. В-четвертых, те несколько осколков ракушечника, кои я привез с собой, имеют явные следы обработки и покрыты серым налетом. Вполне вероятно, они взяты с какого-то разрушенного дома или старого фундамента. Однако, как я заметил, каменных домов в городе мало, и в основном они находятся в крепости, стало быть, преступник может оказаться среди офицеров местного гарнизона. Ну и, наконец, в-пятых, пропавшие четыре тысячи пятьсот золотых туманов, особливо учитывая наградные монеты персидского шаха, весят многим более двух пудов. Такую тяжесть в карманах не унесешь, следственно, их вынесли на глазах у всех, но в каком-то другом виде, не вызвавшем ни у кого подозрений. Ах да, чуть не запамятовал, этот Рыжиков. Надобно с ним непременно повидаться».

— А я, господа, считаю, что с горцами можно разговаривать только языком картечи, — горячо доказывал уже немолодому военному врачу юный корнет, — тут никакое Великое посольство не поможет. Эти разбойники привыкли веками грабить русских и тем жить.

— Жаль, что мы не пытаемся понять эти народы. К тому же не следует называть всех жителей Северного Кавказа разбойниками. Каждая новая экспедиция в горы приносит более вреда, нежели пользы, настраивая против России разрозненные пока племена. Но упаси господи, если они объединятся под властью какого-нибудь имама, узденя или князя. Вот тогда нам этот пожар придется тушить десятилетиями, если не веками…

Разделавшись с завтраком и не вмешиваясь в пустые рассуждения, Самоваров решил побродить по городу, чтобы составить о нем собственное мнение. Но занятие это после вчерашнего ливня оказалось непростым. Мощеных улиц не было вовсе, а тротуары представляли собой узкие деревянные настилы, отчего Иван Авдеевич чувствовал себя скорее неким эквилибристом, нежели пешеходом. Слава богу, спасали высокие кожаные калоши.

Ставрополь был центром всех гражданских и военных учреждений Северного Кавказа. По его улицам вереницей тянулись обозы, останавливались на ночлег бесконечные полки на марше и устало плелись, гремя кандалами, арестантские роты. Здесь размещались центральные склады, и сюда стекались на постой проходящие мимо части. Жизнь кипела днем и ночью, напоминая растревоженный муравейник или один большой военный лагерь, не имеющий ничего общего с представлениями о тихом провинциальном купеческом городе. Весь день раздавались отрывистые команды, слышалось бряцанье оружия, и голосистые ротные запевалы по-петушиному громко затягивали бравые строевые песни. Зато вечером наступал рай! В парке играл духовой оркестр, а по бульвару неспешной рекой текла праздно одетая толпа, отдававшая в сумерках разнообразием дамских нарядов и бликами золотых эполет. А в трактирах и харчевнях кого только не встретишь! Купцы, откупщики, подрядчики, мелкие агенты, авантюристы всех мастей и разного рода искатели приключений — все стремились поймать на этой российской окраине свою Птицу Счастья.