Проклятое наследство - Иоанна Хмелевская

Мартин же мстительно закончил:

— А из послевоенных — люблинские выпуски и три боксера вверх ногами. Ну как, довольно с тебя?

Ошеломленная открывшимся перед моим мысленным взором богатством, я не в состоянии была сразу ответить, а потом отозвалась дрожащим голосом:

— Довольно. Хватило бы и половины. И что стало со всем этим? Где оно сейчас?

Мартина опять блокировало. Он долго выбирал сигарету, закурил и опять уставился в окно. Затем в подробностях изучил потолок моей комнаты, потом перенес свое внимание на собственные ботинки, после чего по новой принялся изучать пейзаж за окном. И вдруг заявил:

— У этого человека были комплексы.

Я опять подумала, что уж теперь-то обязательно его придушу, и честно предупредила:

— Мартин, у меня нервы.

— У меня тоже. И слушай, что я говорю, это важно. У него были комплексы. Фрустрация, понятно? С детства вынашивал честолюбивые планы, мечтал свершить великие дела, но у него как-то ничего не получалось. В семье не воспринимали его всерьез, там царил культ отца, карьеры он не сделал, война разрушила его жизненные планы, к новому строю он отнесся без восторга, общество его не оценило. Отсюда фрустрация и комплексы. Впрочем, может, все было не совсем так, я не психиатр. Короче говоря, ему во что бы то ни стало нужно было самоутвердиться, прославиться, прогреметь, пусть только один раз, на всю страну и, желательно, войти в историю.

— Если ты сейчас скажешь, что он публично сжег марки...

— Нет, заделаться Геростратом он не собирался, наоборот. Марки он решил передать государству, родине то есть. Но перед этим пожелал узнать, что же собирается пожертвовать родине. Раздобыл каталоги, извлек и разложил товар, немного разобрался, что к чему, и офонарел. До такой степени, что принялся пополнять свою коллекцию, отсюда в ней и послевоенные марки. О его тайне не знала ни одна живая душа, свое сокровище он скрывал от всех — фамильная черта, узнаешь? А мечтал он о том, чтобы у нас в стране создать филателистический музей, в котором его коллекция будет занимать почетное место, под стеклом, как положено, и большими красивыми буквами — фамилия благородного дарителя. Почтовый музей во Вроцлаве его почему-то не устраивал, он зациклился на филателистическом музее в Варшаве, стал энергично хлопотать и даже выразил готовность вложить собственные средства в создание такого музея. Заявил: все отдам, что имею. А у него оставалось еще немало. На пенсию, заявил, буду жить. Ну и влип, дурак!

Идиотская все-таки манера замолкать в самый неподходящий момент! Нет, я за себя не ручаюсь!

— Что значит влип? Во что влип? Посадили его, что ли, за музейную идею?

— Не совсем. Просто кое-кто начал интересоваться, чего это он так печется о музее. Ну и узнали, что есть у него марки, каких свет не видел, похлеще, чем у королевы английской. Наверное, он сам их кое-кому показал, я так думаю — специально, чтобы дело с музеем протолкнуть, а кое-кто не выдержал и проболтался, так что слушок пополз. Подпольным миллионером сразу заинтересовались так называемые элементы. Когда они вломились к нему в квартиру в третий раз, он заволновался: ведь случайно могли и найти марки. Вот он и придумал дьявольски хитрую штуку — отдать коллекцию на хранение постороннему лицу, на которого никто не подумает. А чтобы окончательно запутать дело, официально передать своему нотариусу пакет неизвестно с чем. Люди рано или поздно узнают, что у нотариуса хранится сокровище. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать: если солидному нотариусу что-то передается на сохранение, всем ясно, что это сокровище, ценности, в данном случае — бесценная коллекция марок. Никому не придет в голову, что бесценное сокровище обретается бог знает где, так что в крайнем случае элементы организуют кражу со взломом у нотариуса. Ясно я излагаю?

Излагал он предельно ясно, и я всецело одобрила хитрую комбинацию, с нетерпением ожидая продолжения рассказа. Странно, все так хорошо складывалось, а настроение Мартина портилось прямо на глазах и становилось уж совсем паскудным, но я надеялась, что он сам объяснит причину.

— И представь себе, дело с музеем таки сдвинулось с мертвой точки, — продолжал Мартин загробным голосом. — А именно: почта согласилась подумать. Уже велись разговоры о том, чтобы для музея выделить кусочек чего-нибудь подходящего, ну, например, часть восстановленного Королевского замка, в конце концов, расходы небольшие, были бы четыре стены и достаточно, а если коллекция такая замечательная, как о ней говорят, то имеет смысл. В своем завещании, передавая коллекцию государству, он вставил специальную оговорку, что, если музея не будет, фиг он подарит коллекцию государству, отдаст кому попало, и дело с концом. Нет, прошу тебя, не задавай глупых вопросов, я все равно не знаю, как все оно было юридически оформлено. Знаю только, что, если бы произвели экспертизу и оценили коллекцию, музей бы тут же нашелся.

— Ну так в чем же дело? Почему не провести экспертизу марок?

Мартин помолчал и коротко ответил:

— Потому что их нет.

— Как?..

— А вот так. Пропали.

Теперь уже я лишилась дара речи.

— Их нет, — повторил Мартин в угрюмом ожесточении. — Этот человек сделал так, как задумал, нотариусу передал на хранение барахло, коллекцию оставил постороннему лицу, с удовлетворением воспринял следующие две кражи со взломом в своей квартире, а после у него стало плохо со здоровьем. В настоящее время он в больнице, доживает последние дни.

— Но ты же сказал, что он умер.

— Я сказал — вроде того. Не забывай, что ему далеко за восемьдесят и что он пережил две войны. Так что вряд ли выкарабкается. Но дело не в этом, а в марках, которые он отдал на сохранение постороннему лицу. Обращаю твое внимание на тот факт, что постороннее лицо не знало, что именно ему передали. Попросили, чтобы у него полежало, ну оно, это лицо, и приняло. Сверток небольшой, места много не занимает, пусть лежит. К постороннему лицу в дом приходили разные люди, бывали гости, и, видимо, среди них оказались особы морально неустойчивые, вот и стянули сверток. Может, для того, чтобы его стянуть, они и стали бывать у постороннего лица.

Вот теперь я начала не только понимать чувства, обуревавшие Мартина, но и разделять их.

— О боже праведный, неужели ты считаешь, что теперь марки уже не найти?!

— Именно. Вряд ли вор сдаст коллекцию в комиссионку, в филателистический отдел.

— Ясно, что не сдаст. Вывезет за границу, и конец! Мартин, ради бога, сделай же что-нибудь!

— Если бы я знал, что делать! Может, он уже вывез.

Я молчала, потрясенная, расстроенная, жутко злая на неизвестного кретина, который не сумел уберечь такое сокровище. Вот и опять наше национальное достояние уплыло за границу! В который уже раз растаскивается по кусочкам и в который раз меня охватывает бессильная ярость, когда об этом узнаю. Но еще хуже будет, если окажется, что марки украл темный домушник, не имеющий никакого понятия о филателии. Настроившись на золото и обнаружив в украденном пакете ненужные бумажки, он в приступе разочарования просто уничтожит их. При одной мысли об этом плохо делается...