Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

имеет отношения к делу. Он находил любопытные, с его точки зрения, новости, сплетни, слухи… Иногда печатал заметки своих друзей и знакомых. Кто читал? Они и читали — друзья, знакомые. По сути — никто. В этом, с позволения сказать, издании и опубликовал, если это можно назвать публикацией, свою статью некий Луи Лепаре. Если бы он написал работу лет сто спустя и опубликовал, скажем, в «Математикал леттерс»… то есть если бы рецензенты его статью пропустили в печать… судьба автора была бы иной.

Бауэр неожиданно наклонился к мисс Бохен и провел ладонью по ее волосам, отчего она инстинктивно отпрянула, вызвав легкую улыбку на лице математика.

— Лепаре… Кто это? И почему…

— Доктор Розенфельд, вы хотели спросить, откуда мне известно о таком математике, если журнал был, как я сказал, нечитаемый, а статья Лепаре осталась непрочитанной?

В знании психологии доктору Бауэру было трудно отказать.

— Случайность. Мисс Бохен, — неожиданно обратился Бауэр к Дженнифер, наклонившись так, чтобы встретить ее взгляд и ответить на него своим, — вы наверняка помните, как в феврале две тысячи восьмого побывали с братом во Франции.

— Да, — заворожено глядя в тусклые и, казалось, ничего не выражавшие глаза Бауэра, пробормотала мисс Бохен. — Джерри ехал на конференцию по математике, и я отправилась с ним — мы собирались после конференции побывать в Ницце, зима была очень теплой…

— Но ваш брат неожиданно изменил планы и решил вернуться в Принстон. Вы на него обиделись?

— Нет. То есть да, но не показала вида. Что-то пришло ему в голову, он хотел обдумать. Это с ним часто бывало.

— Он объяснил свой поступок?

— Нет, но я поняла. То есть уговорила себя, что понимаю. Джерри предложил мне остаться на неделю и отдохнуть, номера в отеле в Ницце были заказаны… Но почему вы… А, поняла! Джерри где-то нашел экземпляр этого нечитаемого журнала, да? Прочитал статью Лепоре?

— Конференция проходила в Лилле. И жили вы не в отеле, а снимали частную квартиру, оплаченную оргкомитетом, потому что все отели в Лилле были под завязку забиты делегатами слета то ли хирургов, то ли зубных техников.

Мисс Бохен улыбнулась, вспоминая. Плохо, а точнее, почти не понимая французский, Джерри так и не разобрался, что за народ оккупировал отели, и почему организаторы математической конференции не учли этого обстоятельства. Впрочем, никто не жаловался — участников конференции расселили по частным квартирам, было удобно, все остались довольны.

— Джерри был доволен. Так вы хотите сказать…

— Он делился с вами своими идеями и тогда тоже, верно?

— Да, но я не помню. Я не математик, — извиняющимся тоном сказала мисс Бохен. Она уже не сжимала локоть Розенфельда и даже отодвинулась, будто перестала ощущать необходимость в его поддержке и защите.

— О… — Старик постучал тростью о гравий и провел кончиком замысловатую линию, почти не оставившую следа. — Мне он рассказал. Мы обсудили, и я… признаю… сказал, что идея нелепа и бессмысленна, думайте лучше о своей докторской, сказал я, ему оставалось три месяца до защиты, и ни к чему было увлекаться математическими глупостями столетней давности. Это сейчас я… А тогда… Глупое и умное… Гениальное и бездарное… Как это порой путают — все зависит от обстоятельств, от контекста… Бездарное, поданное и осмысленное в нужном контексте, выглядит порой гениальным… В искусстве это сплошь и рядом, но и в науке случается.

Розенфельд нетерпеливо привстал. Бауэр говорил слишком много и вокруг да около. Мисс Бохен опять ухватила Розенфельда за локоть, на этот раз, чтобы он понял: не нужно торопиться, слушайте, слушайте, это, наверно, важно.

— Да, так я о чем… — Бауэр ненадолго задумался, собирая разбежавшиеся мысли. — Я забыл о том разговоре, вспомнил во время похорон… извините, мисс Бохен… В общем, вспомнил и сопоставил.

Бауэр опять надолго замолчал, слепо водил концом палки по гравию, выписывая не оставлявшие следов формулы, а может, слова, которые он хотел, но не решался произнести. Розенфельд, не выдержав паузы, заговорил сам. Наверно, напрасно. Наверно, он неправильно понял Бауэра, неверно сложил пазл — появился лишний элемент, а не должен был, и вся конструкция грозила рассыпаться. Но и молчать Розенфельд больше не мог — он просто не умел молчать долго, если его переполняли мысли, требовавшие выхода.

— Доктор Бохен, — сказал Розенфельд, обращаясь к вспыхнувшему меж деревьев и заставившему зажмуриться солнцу, — то есть этот… Лепоре… он писал о математической вселенной Тегмарка?

Бауэр посмотрел на Розенфельда с искренним изумлением.

— Тегмарк, — сухо произнес он недовольным тоном, — родился лет на сто позже Лепоре.

— Конечно, — теперь уже Розенфельд рассердился на непонятливость Бауэра. — Но какое это имеет значение? В математической вселенной нет времени.

— И потому нет смерти.

Кто это сказал? Бауэр? Старик молчал, подставив лицо солнцу. Мисс Бохен? Дженнифер — Розенфельд обратил внимание — молча плакала, без слез, и со стороны могло показаться, что она задумалась, но Розенфельд видел: она плакала, как на скульптуре Микельанджело «Пьета» плакала над сыном Божья матерь. Невидимые миру слезы. Слезы, которые всегда с тобой.

— И потому нет смерти, — повторил Розенфельд.

— Там — нет, — согласился Бауэр. — А здесь — да.

— И доктор Бохен, — продолжил Розенфельд, — попался в эту ловушку.

Бауэр кивнул.

— О чем вы? — спросила мисс Бохен. Она плакала — теперь ее выдавал голос.

По дорожке в сторону Департамента математики прошли трое. Розенфельд услышал звук шагов, на слух определил — трое, мужчины, один шагал широко, два его спутника старались не отставать, их шаги были почти беззвучны, как затихавшие капли дождя. Розенфельд не обернулся, он смотрел на Бауэра, а тот проводил взглядом прошедших, слегка кивнул, отвечая на приветствие, и начертил кончиком палки на гравии фигуру, в котором Розенфельд распознал восьмерку, а может, знак бесконечности.

— О чем я? — переспросил Бауэр. — О самом важном вопросе, мисс Бохен. О жизни и смерти. А если математически, то о времени. Если нет времени, то нет ни смерти, ни жизни. Вы помните работу Барбура о вневременной вселенной? — старик неожиданно ткнул палкой в грудь Розенфельда, удар получился слабым, это было дружеское обращение, легкое касание шпаги, не способное ранить.

— Конечно, — сказал он, глядя, впрочем, на профиль мисс Бохен и понимая, что говорит Бауэр для нее, ей прежде всего хочет объяснить, в союзники взяв Розенфельда. — Мне, знаете ли, всегда не давало покоя простое противоречие: вневременная вселенная Барбура состоит из неподвижных «картинок», застывших состояний, где есть все, что допускают законы физики. А время создаем мы сами, время возникает в нашем сознании, когда мы выбираем мгновения своей жизни — переходим от одного кадра