Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

— Прошу прощения, профессор, — сказал он, — садитесь, пожалуйста.

Бауэр благодарно кивнул. Сел он, однако, в одиночестве: мисс Бохен встала и взяла Розенфельда под руку, отчего тот смутился и не расслышал несколько слов, сказанных Бауэром. Окончание фразы заставило его прислушаться. Бауэр сел, прислонил палку к спинке скамьи — он будто и внимания не обратил, что мисс Бохен не пожелала сидеть с ним рядом.

— …в точности соответствовало пожеланию вашего брата.

— Джерри не мог! — Ладонь мисс Бохен крепко вцепилась Розенфельду в локоть.

— Но было так, — мягко проговорил Бауэр.

— Джерри и мысли не имел! Он никогда не говорил со мной на такие темы! В его возрасте!

— Конечно, — кивнул Бауэр. — Он не думал, что умрет таким молодым. Но в разговорах о конечности существования мы с ним провели немало полезных часов. На многое он мне открыл глаза, на многое — я ему. Это изумительно красивая математика.

— Боже… — пробормотала мисс Бохен. — Он сошел с ума.

Розенфельд так не думал. Взгляд старика был разумен, слова содержали смысл, который пока был непонятен, но, безусловно, имел отношение к случившемуся.

Мисс Бохен хотела уйти, не желала слышать этого человека, хотя сама требовала объяснений. Она потянула Розенфельда за рукав, и он оказался в неприятном положении выбирающего из двух зол. Он не хотел отпускать мисс Бохен одну, боялся ее потерять, но не хотел и уходить, не услышав аргументацию Бауэра — несомненно, разумную и многое, возможно, объяснявшую. Розенфельд не хотел задавать вопросы, но Бауэр говорил сам, и было бы глупо не дать ему высказаться.

— Дженнифер, пожалуйста, — прошептал он ей на ухо, не обратив внимания на то, что назвал мисс Бохен по имени, — пусть скажет.

— Мне тяжело стоять, — пробормотала мисс Бохен.

— Так давайте сядем.

Гравий на аллее оказался чуть влажным после вчерашнего ливня, но уже был прогрет солнцем. Они опустились перед скамьей — Розенфельд стянул с себя и кинул на гравий куртку, мисс Бохен села и потянула Розенфельда за руку, он едва не упал и приземлился рядом.

Бауэр молча наблюдал за ними.

— Это изумительно красивая математика, — пробормотал он, дождавшись, когда Розенфельд и мисс Бохен устроились у его ног, будто апостолы перед учителем. — Ваш брат, мисс Бохен, — гений.

— И потому с ним так поступили, — осуждающе произнесла мисс Бохен.

— Он занимался проблемой, которую никто не хотел даже видеть.

— Математические миры Тегмарка? — подал голос Розенфельд, соединив в уме две детальки пазла, подходившие друг к другу.

— О! — Бауэр посмотрел на Розенфельда с уважением. Полицейский эксперт и знаток абстрактной математики — оксюморон?

— Джеремия… — Бауэр помедлил, будто, называя имя, вызывал человека из небытия, а он не приходил, и нужно было продолжить фразу. — Джеремия несколько раз выступал на семинарах, и его очень крепко и по делу критиковали. Я тоже, кстати — крепко и по делу. То, что он рассказывал, было сырым и недостаточно продуманным. Проблема вашего брата, мисс Бохен, была в том, что он, будучи чистым математиком, пытался решить сугубо физическую задачу, которую и выставлял на первый план, понимая, конечно, аргументацию противников.

— Вы говорите о квантовом самоубийстве? — Розенфельд не перебил старика, как могло бы показаться, он только вклинился в одну из пауз — речь Бауэра была медленной, будто он подолгу раздумывал над каждым словом и, возможно, даже над каждым слогом. От этого речь не становилась более понятной, но лучше запоминалась, и Розенфельд подумал, что не будет проблемы записать потом слова Бауэра на бумаге, а лучше сразу в компьютере.

— Самоубийство? Дурацкая идея. Не глупая, а именно дурацкая. Тегмарк прекрасно понимал, что эксперимент даже в уме выполнить невозможно, он ничего не доказывает, даже будучи исполненным. Не пытайтесь меня прервать, молодой человек, я вижу, вам не терпится задать вопрос, вы из тех, кто любит перебивать, воображая, что понимает с полуслова. И еще — в вас говорит гордыня, я тоже в молодости был гордым и старался все решать сам, даже если был не вполне, скажем так, компетентен. Вчера вы могли задать Берку… я имею в виду профессора Ставракоса… тысячу вопросов, которые приготовили перед полетом, ведь летели вы не с пустой головой и не для того, чтобы посмотреть на свежую могилу, но вы эти вопросы не задали, гордыня не позволила, верно? Не отвечайте — вы оправдали себя, решив, что задавать вопросы бессмысленно, вы не официальное лицо, полномочий у вас нет — разве что спрашивать о научных проблемах, этого права у вас никто отнять не может, но именно в этих проблемах вы плаваете, не умея плавать, и боитесь утонуть. Дилемма, да? Спрашивать как полицейский эксперт не имеете права, а спрашивать как ученый — не имеете образования. Я называю это гордыней.

Розенфельд хотел сказать, что проблему он решил еще ночью. Он не помнил решения, оно было скрыто, как кантовская монада, как содержимое черного ящика. Любое принципиально новое знание возникает спонтанно, хотя и как результат умственных упражнений и реального эксперимента или наблюдения. Ричард Фейнман, великий и мудрый физик, был прав, говоря, что законы природы сначала угадывают, а потом придают догадкам форму теории, достраивая возникшее будто само собой прекрасное здание. Здание знания.

— Гордыня… — повторил Бауэр и сердито ткнул длинным пальцем в сторону мисс Бохен. — И ваш брат… Он гений, но, как многие гении, родился не вовремя. Не в нужное время и в неправильном месте. Знаете, почему Эйнштейн — великий физик, а Лепаре — никому не известный неудачник? А, вы даже фамилию такую не слышали. Вот что значит: родиться не в то время и оказаться не в том месте… Я вам расскажу.

Перебивать Бауэра не имело смысла. Разве что ухватить мысль, если будет что ухватывать.

— За десять лет до того, как Эйнштейн написал три знаменитые статьи, некий французский математик опубликовал в никем не читаемом журнале никем не прочитанную статью, — монотонно продолжал Бауэр, глядя вверх, на какую-то точку выше самого высокого дерева. Розенфельд оглянулся — там висело одинокое эллиптическое облако, темное посередине и светлое по краям, остаток дождевой тучи, отставший от «стада».

Если журнал никто не читал и никто не прочитал статью, то откуда о ней знает Бауэр?

— Тысяча восемьсот девяносто пятый год, — бубнил Бауэр. — Журнал назывался «Чего вы не знаете», выходил во французском городке Лилле тиражом, представьте себе, три экземпляра, отпечатанных на древнем, но тогда новом «ундервуде». Кто туда писал? Сам издатель, тамошний церковный служка, даже не священник, не помню его фамилию, да она и не